Это фирменный стиль кремлевских гопников. А вы докажите. Есть и другие версии. Нас там не было. Их там не было. Его там не было. А если и проезжал, то просто мимо проехал. Какой кошелек? Нет у вас против Кости Сапрыкина методов. Мы можем нагло врать, нести сколь угодно непристойную пургу, и вы нам за это ничего не сделаете.
Впрочем, сказанное Путиным — не совсем вранье. Историк Алексей Венедиктов не вполне точен, когда говорит, что альтернативной версии гибели митрополита Филиппа никогда не существовало в природе. Альтернативную версию представил сам главный кромешник царя-изувера. Убив митрополита, он тут же обвинил в его смерти администрацию монастыря, которая якобы не уследила за пожарной безопасностью.
Уже в XX веке эта «версия» была подхвачена ультраправыми православными фундаменталистами («фофудьеносцами») и нашла отражение в трактате митрополита Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычева) «Самодержавие духа» (1994 г.). Но в чем Венедиктов безусловно прав — она не имеет никакого отношения к исторической науке.
Полностью игнорируя исторические источники и двухвековую историографию, Снычев бездоказательно отрицает зверства Ивана Грозного и одновременно оправдывает их. Оправдывает необходимостью противостояния Антихристу и «поддержания гармонии народного бытия». Беззакония и насилия опричнины вызвали его полное одобрение: «Приняв на себя по необходимости работу самую неблагодарную, царь, как хирург, отсекал от тела России гниющие, бесполезные члены».
На «концепциях» Снычева во многом построена доктрина фундаменталистской секты «царебожников» (они же «неоопричники»). Эти теории разделяют многие ультраправые национал-консерваторы. Они популярны в Изборском клубе — мозговом центре борцов против либерального Запада и за возрождение авторитарной империи. Его члены с удовольствием рассуждают о том, что опричнина «воплощает собой образ русской демократии» и является «уникальным опытом построения российского гражданского общества», путь к которому сегодня преграждают «30 миллионов деградантов».
Массовые репрессии, террор для них являются ни много ни мало «секретным кодом русской нации». Они необходимы в качестве регулярно применяемого инструмента очищения общества от скверны, постоянно воспроизводимой влияниями враждебного внешнего мира. Таким образом, опричнина для ее почитателей — это системный элемент их проекта общества. Недаром они проводят прямые аналогии между опричниной и сталинским террором, который также приветствуют.
Почему Путин не стесняется ассоциировать себя со всем этим? С палачом, воплощающим в себе всю жуть средневековья? Неужели он всерьез хочет вернуть общество в средневековую архаику? Может ли такое быть?
А собственно, почему бы и нет? Поборники этой архаики вышли из маргинального гетто только за счет покровительства Кремля. Сегодня их взгляды разделяют и высказывают многие вполне солидные представители истеблишмента. С начала путинского правления при поддержке государства все более открыто ведется пропаганда средневековых образов и символов. А критики режима уже давно говорят о том, что Россия возвращается в Средневековье и строит «новый феодализм». И в политике, и в экономике.
С этим не согласна историк и социолог Дина Хапаева. В своей очень обстоятельной статье она пишет:
Конечно, трудно устоять перед соблазном назвать кремлевских ставленников «наместниками», «феодалами» или «боярами с мигалками». Но никакого «возвращения в средневековье», как и в любой другой исторический период, не может быть, как не может заново родиться умерший человек. Невозможно воссоздать уникальные констелляции факторов, совместное действие которых порождает исторические явления. Средневековье не может снова стать нашей реальностью — ни в России, ни на Западе, ни даже в Талибане.
По мнению Дины Хапаевой, официальное возвеличивание средневековых практик и их «героев» — чистая манипуляция, которую она называет неомедиевализмом. Неомедиевальная политика исторической памяти проводится крайне правыми во всем мире. Ее задача — придать легитимность в общественном сознании современным антидемократическим социальным проектам. Средневековое общество подают как впоне нормальную и даже привлекательную альтернативу современной либеральной цивилизации с ее непомерно раздувшимися правами человека.
Так в сознание закладывается представление о репрессиях как неизбежном и даже полезном механизме управления обществом. В России это служит для оправдания существующего правового беспредела и реально сложившихся форм неравенства, угнетения и эксплуатации. Но эти формы не имеют ничего общего со средневековьем и феодализмом. Путинский авторитаризм — авторитаризм принципиально нового типа.
Спору нет, в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Облик общества меняется, а вместе с ним меняются и формы угнетения и подавления личности. Есть даже мнение, что по мере прогрессивного развития общества эти формы становятся менее грубыми, более «щадящими». И «новый авторитаризм» Путина отличается не только от средневековья, но и от хорошо знакомых нам авторитарных режимов XX века.
Вот только предмет противостояния архаики и модернизации остается прежним. Архаика отрицает права человека, о чем пишет и сама Дина Хапаева. Архаика борется за право одних людей подавлять других людей. Архаика выражает стремление одних подавлять других. В этом суть архаики.
Каждый новый модернизационный переход порождает серьезный цивилизационный кризис. Расширяя пространство свободы личности, он вызывает бешеное сопротивление архаики.
Обращение к средневековью не является чем-то новым. Средневековье воспевал консервативный романтизм начала XIX века, ставший реакцией на Французскую революцию. Через сто лет из смешения декаданса и авангарда родилась концепция «консервативной революции». В качестве образа будущего ее глашатаи предложили «Новое Средневековье», к которому приведет низвержение убогой, пошлой цивилизации торгашей и потребителей и возвращение к суровой, героической цивилизации воинов и жрецов. Это стало идеологической базой фашизма.
Фашизм и стал крайней формой бунта архаики против модернизации в эпоху уже свершившегося индустриального перехода. Он не вернул общество к сословно-корпоративной организации Позднего Средневековья, о чем говорили его идеологи и партийные программы. Но вот вернуть общество к вполне средневековым по своей жестокости формам подавления личности и господства одних над другими он вполне смог. Правда, в развитом индустриальном мире для этого потребовалась принципиально новая форма политической организации: тоталитарное государство. Оно и соединило передовые технологии с социальной архаикой.
На постиндустриальном переходе многое повторилось. Средневековой эстетикой пропитана вся культура постмодерна. Сконструированные миры социальной фантастики — это просто феодализм с межзвездными перелетами. В масштабах галактики. Как справедливо отмечает Диана Хапаева, постиндустриальный авторитаризм Путина действительно отражает мировой тренд. Но с российской спецификой, конечно. В 2018 году в статье «Убить Сталина» я писал:
Идеологически путинский режим нашел себя в правоконсервативной («охранительной») концепции «особого русского пути» как пути истинного, противопоставленного пути западному как пути ложному. В сухом остатке это отрицание прав человека, самоценности и самостоятельности личности, ее свободы выбора. Утверждение превосходства общественной модели, в которой власть неподотчетна и неподсудна обществу так же, как пастырь неподотчетен и неподсуден пасомому им стаду. В которой власть наделена неограниченным правом на насилие и пользуется им по своему усмотрению.
Обходным путем, как бы исподволь подводившим к этой доктрине, стала ползучая реабилитация сталинщины, шедшая рука об руку с возвышением образов средневековья. Пафос перестроечных разоблачений постепенно подменялся так называемыми «взвешенными оценками» и признанием «позитивных достижений», все более заслонявших «отдельные недостатки и ошибки», к которым относились со все большим «пониманием».
Из-под ширмы «объективности» все более отчетливо проступала собственная позиция Кремля: государственные злодеяния могут быть оправданы «великими достижениями» или «суровостью времени». В 2016 году в статье «Ложь поклонников Грозного и Сталина» я написал, что эти люди добиваются вовсе не беспристрастной оценки «позитивных достижений» их кумиров. Они добиваются признания права государства на душегубство и мучительство. Они защищают свободу одних людей подавлять других людей.
Вот эту социальную архаику Путин стремится соединить с современным высокомодернизированным, высокотехнологичным обществом. Как и на предыдущем этапе исторического развития, для этого потребуется тоталитарное государство. Фашистское государство. Переход от «нового авторитаризма» к «новому тоталитаризму» происходит в путинской России прямо сейчас, в режиме онлайн. Путинизм — это новая постиндустриальная разновидность фашизма. Это надо осознать и проговорить, а не потешаться над глупостью путинских эскапад.
Александр Скобов, 07.09.2021