T.me Шёл 1998 год. Я уже восемь лет жил в Израиле. Делал фильмы. Всё время судорожно искал где бы подзаработать. Не брезговал и выборами. И тут в руки мне попадается дневник. Читаю. И не могу остановиться. Тут вокруг бушуют страсти, сталкиваются лидеры, самое время зарабатывать деньги, а я лежу на диване, отключив телефон и плачу.
Пишет 12—летняя девочка Маут 24—х летнему Герману. «Увидеть тебя!, — пишет, — быть всё время рядом!.. Не могу и дня прожить, что бы не думать о тебе… Только ты держишь меня на этом свете… Живу тобой… и тем единственным поцелуем…»
Я чувствовал себя неловко, заглядывая в чужую жизнь, но не мог остановиться. Дело в том, что дневник этот был датирован 1941—1943 годами. И вела его Маут в концлагере. Подруг её увозили в Освенцим, и они уже не возвращались никогда, другие кончали собой, отчаявшись, а она, Маут, писала и писала своему любимому Герману. И только благодаря этому и выжила. Ухватилась за эту искорку любви, и держалась, за неё изо всех сил. Пока в 1943 году Германа не отправили в лагерь уничтожения, в Треблинку. Она думала, что не выживет. Но выжила.
Дневник этот мне подкинула Лена Макарова — писатель и друг. Я завёлся. Тут же появился продюсер — лучший продюсер в моей жизни, — Сюзанна. Неимоверно быстро Лена сварганила заявку, быстро получили первые деньги из фонда, небольшие, но всё таки.
И пошли к Маут домой. Я нервничал. Боялся, а вдруг откажется сниматься. Приходим. Встречает нас женщина с таким милым детским лицом. Начинаю говорить с ней. Улыбается, но абсолютно закрыта. Приветлива, но это всё очень внешнее. Рассказывает, но не так, как я хотел бы. Вообщем, всё плохо.
Решаю брать её «измором». За 3 дня я «выливаю» всю плёнку, сидя напротив неё ( это называется — съёмка на привыкание). Плёнка дорогая — это все наши деньги. В конце третьего дня, к вечеру, она раскрывается. Вдруг приходит доверие. Вдруг она понимает, что я не ищу дешёвку. И мы становимся друзьями.
И она становится прежней Маут. Смеётся, да так звонко, как та, Маут, 12—летняя. Плачет. Тоскует. Поёт. Говорит с ним, с Германом, как будто он сидит здесь, рядом с ней. И уже не обращает никакого внимание на камеру. Так начинается наш с ней кинороман…
Тем временем, деньги заканчиваются. Но великая Сюзанна выбивает нам поездку «по лагерям уничтожения», по которым прошли Маут и Герман. Едем в Чехию и Польшу. Группа малипусенькая. Я, Фима – звукач, Лена Макарова, Иржи – чешский оператор, и, конечно, Маут. Едем… Снимаем… Маут на моих глазах, проживает снова этот роман… И снова я понимаю, не будь этой любви, не было бы Маут.
Так подходит наш последний съёмочный день (так мы думали). Снимаем на кладбище. Маленький чешский городок Простьев. На камне выбиты фамилии погибших и не вернувшихся. Маут объясняет нам — эта погибла там-то, этот там-то, этот был адвокатом и вся семья его не вернулась. А это Герман — говорит она. Я спрашиваю: «Твой, Герман?…» «Да, мой Герман,» — отвечает… И тут, что-то меня подталкивает, и я спрашиваю дальше… «Но были же такие случаи,» — спрашиваю, — когда считали людей погибшими, а они выжили?» Она говорит: «Были – и добавляет, — вот например, Вальтер Бреслер, вот здесь написано, что он погиб, а он вернулся… живой…»
Тогда я спрашиваю: «А что написал тебе Герман в последнем письме?» Она смотрит на меня… и вдруг отвечает: «Он написал, из поезда уже, когда его увозили в Треблинку…» «Что? – спрашиваю, — он написал…» Она вдруг говорит медленно и даже удивленно: «Что будет ждать меня после войны, в Берлине, по адресу «Арвайлештрассе 3». И тогда я снова спрашиваю её: «А ты была там после войны?» «Нет,» — говорит и запинается… И смотрит на меня, — не была.»
Вообщем, что вам говорить, мы думали, что это наш последний съёмочный день. Деньги практически закончились… Но мы не могли так уехать. И вот мы на последние деньги едем в Берлин… Приезжаем. Находим эту улицу. И я прошу Маут идти по улице к дому… Ещё и не знаю, есть ли этот дом вообще. Специально не проверяю. А оператора прошу снимать всё время… И не промахнуться, потому что будет один дубль…
И вот она идёт. Она идёт, еле дышит… К ней вдруг возвращается надежда… К ней, уже замужней, 70-тилетней, с тремя детьми, восемью внуками, вдруг возвращается надежда. А вдруг он там… и он ждёт её всё это время.
Она идёт, как на ватных ногах… Каждый шаг — ещё большая надежда. И мы страшно переживаем за неё. Идём за ней. И дрожащий оператор снимает, как в последний раз…
И вот она приближается к этому дому… к этому подъезду… и вот он список квартир… и вот уже её палец зависает над кнопкой… сейчас она позвонит… И может быть он откроет ей дверь, её Герман… Это почти конец фильма. Такие очень долгие кадры замедленной съёмки. Ожидания чуда…
…Которое, конечно, не происходит. Германа убили в Треблинке. Но мы очень надеялись. До последнего мгновения. А вдруг он выжил…
Этот фильм взял несколько хороших фестивалей, включая нью-йоркский… Но запомнился мне маленький, еле заметный фестиваль в Греции, в Каламате. Время было антиизраильское. Все газеты против нас. Мне в открытую говорят, как нас не любят. Спрашивают: «Для чего приехал?!..» Забегая вперед скажу — первый приз получил Иранский фильм, второй – фильм Палестинской автономии… Ну и далее, в том же роде.
И вот показывают наш фильм. Кто-то демонстративно выходит ещё до показа. Я не жду победы. Но смотрю, как реагируют. И вижу, что делает «любовь» с людьми. Настроенные абсолютно анти, поначалу разговаривающие полушёпотом и вслух, они вдруг начинают смотреть… Вдруг слушают… Вдруг перестают шевелиться… Вдруг не могут оторвать взгляда, когда Маут бежит по улице, чтобы увидеть Германа в последний раз… и потом, когда идёт вся эта концовка с её проходом по Берлину, с этим ожиданием чуда… Это их просто сшибает… И вот уже кто-то плачет в зале…
И я понимаю, что есть то, что объединяет всех. Есть! И для этого только я и пишу, чтобы сказать это ещё раз. Любовь. Банально, но это так. Я говорю сейчас не о любви между нами, которая насквозь эгоистична. А о Любви, которая над нами. Вокруг нас. Я говорю о Законе Любви, который держит этот несчастный мир. Держит в прямом смысле слова. Наша земная любовь — она только маленькое свечение той Любви, которая окутывает всё мироздание. Как мать ребенка. Все мы внутри этой матери. Нам бы захотеть только приблизиться к Ней. Мы бы массу проблем так решили. Поймём это, придёт новая пора.
А с Маут мы большие друзья. Она была на многих моих премьерах. И на свадьбе сына. Давно не звонил ей. Ей уже за 80. Написал и понял, что стосковался. Позвоню ей обязательно…
Автор — Семён Винокур