В обычном разговоре образованных западных людей за весь вечер можно не услышать никаких священных имен: ни тебе Шекспира с Мильтоном, ни Гете, ни Руссо с Монтескье. Трудно также представить себе западного человека, который бы делал великих покойников чуть ли не прямыми участниками своей сегодняшней жизни, привлекал бы их для решения важных текущих задач, оценки модных споров. Особенно сейчас, когда в тех же Штатах идёт Великий Пересмотр набора давно отошедших в мир иной властителей дум и настроений – пересмотр, после которого может уцелеть всего ничего, о чём нельзя будет не пожалеть, но это уж как водится в делах веры и вкуса.
И вот русские умственные разговоры. Они пестрят именами видных деятелей прошлого, строфами давно ушедших поэтов, высказываниями прозаиков и публицистов, отрывками из их писем и дневников. Культурный код русского сверкает этими самоцветами. Ими побивают друг друга в словесных схватках; это часто последний довод, неоспоримое подкрепление собственной мысли.
Считается, что всех и каждого должны повергать в патриотический трепет русские «идейные искания», особенно позапрошлого века. Не просто знать, какие были веяния, партии и партийки, платформы и программы, а проживать их все, вплоть до Москвы – Третьего Рима, его особенно, ибо «четвёртому не бывати». Всяких Чернышевских – Герценов, тех, правда, побоку, но тоже с обязательным упоминанием, занесением их в чёрный список.
О чём это говорит, кроме того, что вот такие есть на Руси начитанные люди? О том, что им нужны авторитеты, подпорки. Без них никуда. К кому-то прислониться, от кого-то оттолкнуться. И при всём патриотизме – неподдельный, скрытно почтительный интерес к загранице. Одни авторитеты держим для публики, это свои, отечественные, на них важно ссылаемся, другие – из-за бугра, эти существуют для нас, авторов-редакторов-издателей, для нашего руководства.
Последний пример такого хитрого «низкопоклонства перед Западом» (выражение сталинского времени) исходит из Кремля, и речь не о чем-нибудь, а о русской цивилизации.
Любая цивилизация, будь то древняя вавилонская или европейская где-то с 1800 года, есть пусть и могучая, и привлекательная своим комфортом, но – пустышка, приходящая на смену культуре с её возвышенной серьёзностью. Это провозгласил сто лет назад Освальд Шпенглер в книге «Закат Европы». Дряхлея, данная пустышка, мол, неизбежно опошляет и в конце концов сводит на нет не только художественное и религиозное творчество народов, но и такие вещи, как республика, демократия, права человека. Над всем, предсказывал он, воцарится цезаризм – так это назвал, взяв образ Гая Юлия Цезаря, того самого Октавиана Августа, который оставил в своей империи все республиканские вывески, а править стал единолично с опорой на войско.
В Европе и Америке невесёлое учение Шпенглера обсуждалось увлечённо и довольно долго. Завершился этот шум, в общем, ничем, не оставив глубокого следа ни в науке, ни в обыденности. И кто бы мог подумать, что через много лет, уже в XXI первом веке, подзабытую книгу откроет в Москве один кремлёвский книгочей! Откроет, сильно оживится и без ссылки на автора приспособит её главную мысль к своим дням и заботам, да не в упрек или сочувствие России, а в похвалу ей и её первому лицу!
Шпенглер особенно пригодился этому читателю замечанием об отсутствии у русского народонаселения полноценной самобытности. Ничего-де своего у него нет как нет, но имеется какой-то, ему самому, этому скопу, неведомый зачаточек неповторимости – что-то своё, дорогое, но сдавленное западными одеждами. Отсюда помощник президента Владислав Сурков (уже бывший, речь о нём) вывел понятие «глубинный народ». Глубинный – значит скрытый от любого, прежде всего иноплеменного, глаза, кроме нынешнего кремлёвского. Путин, дескать, не отменил ельцинскую демократию, а стал сочетать её с «русским архетипом монархического управления». Так надо, решил он со свойственной ему проницательностью, так лучше, ибо русский человек, он себе на уме: любит и демократию, и чтобы был царь-батюшка, который ему, сказать правду, дороже.
Это словесное упражнение проходило бы исключительно по медицинской части и называлось бы просто продуктом патологической умственной деятельности, если бы не диктовало будущему судье вопрос: записано ли в Конституции РФ воспетое вами сочетание демократии с упомянутым «архетипом»? Но пока суд да дело, небесполезно кинуть взгляд на другое.
Изменить выравнивание текста
Учение Суркова (он создал его, кстати, не по следам, а в разгар своей кремлевской деятельности) – анекдотически броское подтверждение живучести того давнего явления, о котором было сказано: «Что ему книга последняя скажет, то на душе его сверху и ляжет». От неё-то, заграничной, а не от родной действительности Сурков и шёл в данном случае. Не суть важно, что книга из далёкого прошлого – значение имеет то, что для него она явно новая.
Какое из времён ни возьми, над русской головой висят запретные плоды. Такой плод, как известно, сладок – и вот тянется к нему подрагивающая от волнения рука, а когда повезёт его сорвать, человек не всегда угадает, как с ним быть. Отсюда известные особенности нашего восприятия многого, что открывается нам из прежде недоступного. Содержимое головы перетряхивается, что-то перемещается ниже, что-то выше, идёт, короче, большая и увлекательная, хотя часто бессознательная, работа. Так было, когда в Россию хлынула культурная продукция русской эмиграции, а с нею и множество вещей западных авторов. Это в прошлом, но известное запаздывание поставок в Россию западных идей, понятий, умственных приличий продолжается.
Ну, нельзя, недопустимо в наши дни мало того что выдумать, но и произнести: «Русский архетип монархического управления»! Это околокремлёвское гопничество, претенциозность умничающей подворотни, где, мешая проходу простого люда, уже громоздится целая библиотека со словом «архетип». Вспомнил бы, кстати, как обошелся тот «архетип» со своей монархией в 1917 году, подумал бы, что он может вот-вот сотворить с путинизмом, мать честная…
Ну, что тут объяснять?! Адский стыд.