T.me Кто знает, тот знает: если в России вызывают повесткой к следователю (неважно, в качестве кого) и следователь оставляет тебя одного эдак на полчаса, то за это время ты вспоминаешь все возможные вины. На это и расчет. Когда следак возвращается и говорит: «Ну, рассказывайте!» — неподготовленные выкладывают и то, чего от них не ждали.
Война — тот же следователь: оставляет наедине с неопределенным ужасом и ужасом неопределенности.
Мы понимаем, что раз война случилась, то к ней вело множество троп со следами множества вин, в том числе и нашей лично. Мы в чем-то все виновны. Прежде всего индивидуально, но порою и корпоративно, цехами.
Полагаю, вы тоже над своею виною задумывались.
Как и я.
Мне долго казалось, что грех всех, кто после распада СССР работал в медиа, состоит в том, что мы в 1990-х были политически ангажированы. Кто-то — за деньги в пользу олигархов, кто-то — за бесплатно по зову души. Мало кто из нас пытался глядеть на происходящее непредубежденно. Мы были страстно убеждены, что наше дело правое (те, кто за деньги, — они, может, даже больше других) и что враг будет разбит. И мы били всеми силами этого врага.
Я, например, бил коммунистов и не очень понял Михаила Задорнова (того, который финансист, а не юморист), когда он в 1999-м грустно сказал: «Ну, вы же понимаете, что сейчас борются никакие не демократы с коммунистами». Задорнов тогда ушел с поста министра финансов на синекуру советника президента Сбербанка, сидел на верхотуре сберовского небоскреба на Вавилова и глядел далеко во всех смыслах. Теперь я его понимаю.
Я и мои коллеги боролись с фантомным коммунизмом, в то время как в России зарождался реальный фашизм.
Моей — и нашей цеховой — виной была вовсе не ангажированность. В мире немало стран с ангажированной прессой, успешно, однако, справляющейся с функцией четвертой власти. Классика — США, но и в Германии, где я живу, с газетами и журналами то же самое, и после объединения журналистам из ГДР приходилось переживать шок, когда их издания приобретали политическое направление. Однако все в порядке: до тех пор, пока у читателя есть выбор между консервативной Süddeutsche Zeitung и левацкой Tageszeitung.
Так что, думаю, дело в другом. Наша (и моя лично) вина в том, что мы смеялись и стебались над тем, чего следовало пугаться. Мы не воспринимали растущее зло всерьез.
Проблема в том, что особенностью современного русского ур-фашизма (я использую не слишком точный термин Умберто Эко, но «русня» и «путинизм» еще хуже) является его балаганность: ерничанье и кривлянье, всеми силами пробивающие эстетическое дно.
Типичный пример — какой-нибудь Дмитрий Медведев, политический коротышка в коротких штанишках. Он забирается на табуретку социальных сетей, надувает щечки и декламирует принципы новой русской политической морали, сводящиеся к одному: «Дрянная западная идея «порядка, основанного на правилах», должна быть решительно отринута как несостоятельная и крайне вредная для человечества». Не спорю: Медведев выглядит дико смешно. И ответная реакция на Медведева — гогот: дурачок снова напился! Смени памперс! Не мешай кокаин с эфедроном!
Однако комичность фигуры Медведева не важна. Важен тот ужас, который он транслирует: о новом русском правопорядке, который отвергает западное мироустройство — и готовности это мироустройство разнообразно ломать. В Германии популярен роман Тимура Вермеша «Он снова здесь». Это о том, как в наши дни воскрес Гитлер. Так вот, подлинные цитаты из Гитлера у Вермеша звучат менее страшно, чем то, что несет в Telegram скоморох Медведев.
Повторяю: огромная ошибка, переходящая в вину, — смеяться, издеваясь, над теми и тем, что составляют новую русскую идею. Перевод трагичного в разряд комичного неизбежно уменьшает масштаб зла, грозящего исковеркать судьбу всего мира. За этим смехом стоит снобистское высокомерие людей, научившихся пользоваться дезодорантом, — высокомерие, с которым они смотрят на дворовую шпану. К шпане следует относиться серьезно, и к защите от нее — тоже. Иначе зло придет к нам, перенеся внутрь фильма Михаэля Ханеке «Забавные игры», где, как вы помните, в тихую жизнь добрых людей неслышно приходят те, кто хочет, наиздевавшись, этих добрых людей убить. Чего никак не могут понять те, кому предстоит быть убитыми.
К сожалению, привычка отмахиваться от зла смехом идет еще с советских времен. Теперь я бы поставил в вину Михаилу Ромму фильм «Обыкновенный фашизм», где Ромм постоянно смеется над Гитлером (ах, посмотрите, Гитлер не знает, куда деть руки, — ах, ха-ха, наконец-то сцепил их в замок на лобке!). А нужно было ужасаться банальности и зла и тому, что Гитлер может воскреснуть в головах его победителей.
Эта советская традиция насмешек над врагом усилилась в 1990-х и 2000-х, когда двадцати- и тридцатилетние новые хозяева жизни, ставшие хозяевами банков и телеэкранов, утвердили в качестве доминирующей культуру стеба, не ставящую в грош ни одну идею, не уважающую равно жизнь и смерть (до сих пор помню заголовок в «Коммерсанте» над заметкой о гибели в катастрофе спортивной команды: «Сыграли в ящик»).
Я в этом стебе, этих плясках цинизма, увы, тоже принимал участие. Моя вина. Мой личный смех хорошо дополнял кремлевский балаган, но ничуть не мешал Путину (реальному старому злому клоуну, бормочущему что-то про резиновые попы) затягивать удавку на наших шеях. Давно следовало понять, что это не смешной, а страшный балаган. Не следовало поддаваться соблазну смеяться там, где следовало бороться.
Мы прохохотали, проржали — и в конечном итоге профукали — опасность. А кремлевская шпана спокойно доставала из карманов ножи. Вот в чем наша вина.
Сейчас, когда уже не смешно, а страшно, я это хорошо вижу.
А вот как быть — пока не знаю.
Дмитрий Губин, 04.11.2022