T.me В России фактически криминализованы «нетрадиционные» сексуальные отношения: Верховный суд признал экстремистским и запретил в России загадочное «ЛГБТ-сообщество», которого просто не существует юридически, и теперь любое упоминание гомосексуальных связей может грозить тюремным сроком. Одновременно в регионах в порядке инициативы начинают вводить ограничения на аборты. Контролировать, кто с кем спит, государству недостаточно, оно хочет диктовать населению, что оно, население, должно думать.
Так возникают инициативы о возвращении в Конституцию понятия государственной идеологии. Почему именно с началом российской спецоперации стали так актуальны темы, вроде бы никак не связанные с «денацификацией Украины»? Объясняет антрополог и политолог Дмитрий Дубровский.
— Зачем государство хочет контролировать в стране уже каждое тело, зачем они лезут к людям в постель, указывают, с кем спать, сколько рожать? Им-то что с того?
— На это надо смотреть с точки зрения биополитики: государство хочет вернуться к тотальному контролю над человеком, в том числе и над его телом. Стремление к тотальному контролю всегда приводило к контролю прежде всего сексуального поведения, к ограничению прав в том числе на собственное тело. Как мы помним, в Советском Союзе при Сталине аборты были запрещены. Поэтому вопрос «зачем?» здесь не очень правильный. Это продолжение обычной, сознательной, внятной политики, нацеленной на усиление консервативной волны. Касается это не только России. Мы знаем, что происходит в Польше, мы знаем, как в США республиканцы вышли с идеей ужесточить правила проведения абортов. Это более-менее одна тенденция, Россия не одинока в этом откровенно консервативном правом тренде.
— Вы хотите сказать, что это не связано с тем, насколько в остальном страна свободна, что в ней с демократией, с правом?
— Напрямую не связано. Разница в том, что во многих странах проблема обсуждается, и вопрос решают в итоге люди: за кого они по-настоящему голосовали. В этом все дело. События в Штатах, по мнению экспертов, показывают: то, что республиканцы вылезли с идеей запрета абортов, им, кажется, довольно сильно повредило, потому что демократы мобилизовались вокруг идеи не допустить этого. Республиканцы думали, что привлекут больше голосов, но в гораздо большей степени они мобилизовали демократов на борьбу с этой идеей.
Проблема здесь не столько в демократии или тоталитаризме, сколько в движении консервативных сил в сторону радикализации запретов и усиления контроля. А либеральные ценности представлены правом женщины контролировать свое тело и его использование.
Точно так же обстоит дело с гомосексуальностью, с гомосексуальными браками, которые тоже в мире обсуждаются. Процесс идет медленно, не везде одинаково, иногда бывает регресс, но все равно в целом в мире это движение в либеральном направлении. Россия, напротив, движется быстро, но в обратном направлении, даже по сравнению с достижениями советского времени.
— Разве сейчас жестче, чем в советское время? За сами по себе гомосексуальные связи в России еще не сажают, а в СССР за это давали реальные сроки.
— И теперь Россия постепенно возвращается к этой ситуации. Что они сейчас делают? Фактически они нашли способ криминализации ЛГБТ целиком, просто как экстремистов.
— Так зачем им это? Какой в этом смысл?
— Есть логическое продолжение определенной политики. Эти люди мешают. Эти люди угрожают безопасности страны. Они не рожают детей. Это прямо было сказано много раз. Идет борьба за увеличение рождаемости, и представители российского режима всерьез считают, что если уничтожить геев, то рождаться будет больше детей. Они верят, что если уменьшить число геев, то увеличится число гетеросексуалов. С их точки зрения, это так работает.
— Вы считаете их просто настолько темными? И у них при этом сугубо практические цели — больше детей?
— Цели у них сугубо практические, но одновременно и символические. Они хотят устанавливать то, что они называют традиционными ценностями. Как мы знаем из концепции прав человека, которая выдвинута Русской православной церковью, традиционные ценности исключают право не только на эвтаназию, но еще и на аборты и гомосексуальность. Если вы послушаете внимательно, что сообщает Российская Федерация в обзоре по правам человека, то ровно так это и выглядит. И Россия не одинока в этом, ее активно поддерживают на международной арене Иран, Саудовская Аравия, неожиданно — Венесуэла.
— В Иране разрешены операции по смене пола.
— В России идут уже и дальше Ирана, это неудивительно. Это все относится к сфере контроля. Как говорят нам товарищи гендерные социологи, с точки зрения такой позиции должна быть гетеронормативность, она неизменна: есть пол — менять его нельзя, у одного человека должна быть одна «нормальная» сексуальная идентичность, все остальное надо запрещать, а лучше за это сажать.
— Я бы согласилась с тем, что все это ради их идефикса — деторождения. Но одновременно эти же люди принимают бюджет, в котором сокращены расходы на образование и здравоохранение. Детей не надо после рождения еще и лечить, учить?
— Вы хотите построить для них какую-то логическую схему? Им она неведома. Для них это вообще разные головы дракона, и никакой логики в этом нет.
Они, конечно, сокращают расходы на медицину и образование, но продолжают утверждать, что Россия остается социальной страной.
— Почему им приспичило лезть в постель к людям именно сейчас? Мне казалось, что у родины есть проблемы поважнее, чем гомо-, гетеро- и транссексуальность.
— Что значит — важнее? Они не решают проблемы по мере поступления, они постоянно решают одну и ту же проблему: как мобилизовать страну. Вы помните, ради чего Россия [ведет спецоперацию]? Именно ради того, чтобы не появились «родитель № 1» и «родитель № 2». Это повторяли много раз. Они выступают как бы во главе антилиберального фронта, и в мире, если посмотреть на голосования в ООН, довольно много стран их в этом поддерживает. Это может быть таким началом новой холодной войны, только не между капитализмом и социализмом. Теперь с одной стороны будут либеральные и демократические ценности, с другой — консервативные и религиозные.
— Почему режимы наподобие российского так любят лезть именно в постель? Они могли бы начать, например, с контроля над тем, что россияне должны есть, еда — тоже насущная необходимость.
— Потому что именно контроль над сексуальным поведением — это мощнейший социальный инструмент. Еда, кстати, если смотреть на религиозные практики, тоже довольно важный инструмент дисциплинарного контроля. Мы помним один регулятор пищевого поведения в Советском Союзе, он назывался «рыбный день».
Контроль над сексуальным поведением не требует от государства вложений, осуществлять его не очень трудно. Надо только переключить граждан в режим морального контроля, установив для них правила.
Эти правила, кстати, тоже квазирелигиозные: это — правильно, это — неправильно. В Средние века правильное сексуальное поведение включало в себя и «правильные» сексуальные позы, «неправильные» могли квалифицироваться как извращения.
Вы спрашиваете, зачем это нужно государству? Государство хочет использовать этот механизм еще и для подстегивания такой агрессивной маскулинности. Это может быть напрямую связано именно с военными действиями, которые ведет та или иная страна. Для них ведь нужны такие мачо, нужен «настоящий мужчина», обвешанный оружием, воин-защитник и вот это всё. А мужская гомосексуальность понимается как измена этой маскулинности, она подтачивает «мужественность», необходимую государству для боевых действий.
Поэтому важно именно во время военных действий искоренять гомосексуальность, которую эти люди понимают как женственность. Это совершенно неправильно, но в головах у них есть матрица: если ты не мужчина, то ты женщина, а значит, ты не воин, не боец, не герой. Никакого отношения к реальности это, конечно, не имеет. Есть определенные предрассудки, как должны выглядеть гомосексуалы, а я как-то видел в Сан-Франциско геев-полицейских, накачанных, как слоны, они выглядели просто как страшные боевые машины спецназа.
Российское государство, начав консервативный поворот в 2006 году, использует токсичную маскулинность для укрепления режима и вообще для проведения любых военных операций.
Поэтому для [спецоперации] им эта гомофобия нужна, это часть современного [спецоперационного] проекта. Именно поэтому она так обострилась именно сейчас.
Параллельно гомофобия всегда была еще и частью такого националистического дискурса. Точнее, Путин не националист, он имперец, но для него очень важны «традиционные ценности», именно к ним он адресуется, именно их, как известно, он защищает.
— Ему нужен «Домострой»?
— Примерно так. Хотя, конечно, «Домострой» — это совсем не то, что они думают. А уж если бы борцы за традиционные ценности знали, чем развлекались русские православные христиане, что мы, этнографы, как раз знаем… Думаю, тот же Путин об этом не знает.
— И вот это веяние, что баба должна сидеть на шестке, босая и безграмотная, и не учиться, а бесконечно рожать, это из этой же серии? И в домашнем насилии по этой же причине вроде как нет ничего страшного?
— Конечно. Если говорить про маскулинную картину мира, то патриархальная система именно так и устроена. Во главе государства — воин, защитник, мужчина, ему должны все подчиняться. Он — исключительный носитель права на насилие. Женщина должна подчиняться и слушать, что он говорит.
— Но все это повторяют и женщины в российской верхушке. Включая, например, Валентину Матвиенко, у которой и сын всего один, и работа у нее не на кухне.
— Это неважно. Они всегда могут вам сказать: да, мы не идеальные, но боремся мы за идеал. Это очень хороший пример того, что совершенно не обязательно быть женщиной, чтобы поддерживать феминизм, и необязательно быть мужчиной, чтобы поддерживать такую токсичную маскулинную патриархальность.
— Как это сочетается в них с собственной карьерой, собственными семьями, собственным образованием?
— Может, они относятся к нему критически? Может, считают, что на самом деле надо было рожать много детей, а они вот ошиблись? Кто ж их знает. Это еще одна отдельная беда России: видимо, политическая карьера женщины здесь возможна только в том случае, если она начинает поддерживать «мужскую» политику. В российской политике просто нет женской повестки. У нас и демократической повестки нет, но и женской тоже не существует.
— В российской власти наверняка такой же процент гомосексуалов, как вообще в человеческой популяции. Им самим-то каково продвигать политику, которая для них, казалось бы, самоубийственна?
— Им, я думаю, неплохо, они прекрасно во всем этом участвуют. Их это не касается совершенно, их никто не будет трогать. Во всяком случае, они в это верят. Помните, у братьев Стругацких в «Обитаемом острове» есть такие «выродки», которые были невосприимчивы к излучению башен? Такие же «выродки» были и среди отцов, и они очень мучились. Но плюсы от облучения для них сильно перевешивали эти мучения.
Эти люди — часть правящего режима. Они живут так, как хотят, они устанавливают моральные правила, плевать они хотели на то, что эти моральные правила перпендикулярны тому, что делают они сами. К тому же это общество тотальной лжи и тотального двуличия. Они же одновременно рассказывают и о том, что воровать нехорошо, и ничего их в этом не смущает. Если и есть среди них гомосексуалы, то это не значит, что они автоматически становятся защитниками прав гомосексуалов. Наоборот, они выбрали такой путь: как можно сильнее подавлять других.
Думаю, их не тронут, если только они не начнут мешать чем-то другим. Кстати, возможно, среди них есть настолько агрессивные мерзавцы именно потому, что у них для этого есть дополнительный стимул.
— Им надо быть святее папы римского?
— Именно так.
— Вряд ли они остановятся на запрете абортов, тюремных сроках за «ЛГБТ-экстремизм» и на указании всем иметь по 8 детей. Что они еще могут придумать?
— Этот режим прибегает к насилию по необходимости, то есть насилие для него не самоцель. Они ищут баланс между кнутом и пряником, а пряников сейчас очень не хватает. Поэтому им приходится больше прибегать к насилию.
С другой стороны, логика их состоит в том, что Россия — это авангард борьбы с либеральными ценностями.
— И другим мировым злом.
— Да, с «либерастическим» злом. Логично, что атаковать дальше будут все, что связано с феминизмом, с правами женщин и вообще все, что связано с гендером. И вообще — все, что связано с правами человека.
— Это уже происходит.
— Я бы так сказал: они будут переучреждать права человека в таком ключе, как это предписано Русской православной церковью, у нее-то уже давно есть документ под названием «Основы учения о достоинстве, свободе и правах человека». Там не упоминаются права, которые в мире сегодня считают правами человека, а в России не считают.
Понятно, что атаковать будут всех, кто связан с Западом, то есть — внутреннего врага, но это привычно. Внутренний враг — это либерал или тот, кто связан с либералами. Думаю, расширяться будет все, что связано с «иностранными агентами» и «аффилированными с ними лицами».
— Вы говорите о том, что они и так делают довольно давно. Но в последнее время они всё больше и больше опускаются ниже пояса. Куда они зайдут?
— Возможно, переключатся на детей.
— Уже: детям запрещают, например, пользоваться в школе мобильниками.
— Вот это, я думаю, как раз неплохая идея. В Чехии, например, детям тоже запрещено пользоваться телефонами в школах. Я не вижу в этом какого-то злобного нарушения прав детей, разве что они перестанут на уроках таращиться в экраны.
— И снимать на видео орущих на них училок тоже перестанут.
— Здесь история другая: детям нужно верить. Если дети жалуются на учителя, от них не надо требовать видеодоказательств.
— Еще больше, чем в постель к людям, государство хочет влезть к ним в мозги. Учебник истории уже есть. Глава Следственного комитета Александр Бастрыкин недавно призвал вернуть в Конституцию статью о государственной идеологии. А какая это должна быть идеология? В чем их идеология?
— В отличие от советского, нынешний кремлевский режим не настолько идеологичен. У него нет внутренних мотивов к этой бесконечной идеологизации. Есть идеологический флёр. Поэтому я не думаю, что они будут настойчиво двигаться в каком-то одном направлении. У них и сейчас это не очень получается. Я знаю, например, как выглядит чтение этих курсов в вузах — и как эти курсы воспринимают преподаватели и студенты.
— Как они это воспринимают?
— Есть те, кто воспринимает всерьез, я таких знаю. Есть люди, которые читают с издевкой и сарказмом. Не надо думать, что если в вузах начали читать такие курсы, то погибло все поколение. Советскому народу тоже читали марксизм-ленинизм. Русским крестьянам в 1890-х годах читали Закон Божий, а выросшие на нем крестьяне в 1917-м начали громить церкви. Поэтому я не уверен, что эта схема в принципе сработает.
Другое дело, что такого рода идеологизация в целом очень плохо влияет и на науку, и на высшее образование. Это просто подмена науки идеологией, а образования — дисциплинарным заучиванием.
Это очень печально, потому что это проблема качества науки и образования.
Насколько я знаю, они собираются вводить третий обязательный курс для всех студентов, раньше были «Основы современной России» и «История России», а будут еще «Традиционные религии России». При этом они отжимают часы у профессий, которым учатся студенты.
— Мне о таком говорили сами студенты, которые за учебу платят, им особенно жалко тратить время.
— Конечно.
— Вы сказали, что у российских властей недостаточно собственной мотивации. У Советского Союза была своя достаточно стройная, хоть и очень противная идеология. Но нынешние хотят вбивать людям в головы то, чего не существует, они даже сформулировать свои идеи толком не могут. Что они получат на выходе, как это будет работать?
— Вряд ли они вообще думают о результате. У этого режима действительно нет внятной и когерентной идеологической картинки, зато есть перечень того, что им ненавистно. Что бы они ни делали, они отстраивают это от негативного, а не от позитивного. Они остаются все время в режиме защиты, это такая политика ad hoc — по случаю, политика защиты от каждого нового ужаса, который они себе вообразят. Например — защита от ужаса «родитель № 1, родитель № 2», от ужаса «рождаемость падает, российский народ исчезает». Они создают бесконечные проекты укрепления того, что они называют демографической безопасностью, но сами при этом ничего не понимают в демографии, увольняют с работы ведущих демографов.
Они реагируют не на реальность, а на собственные страхи, не слушая людей, способных посоветовать что-то дельное. Эта власть существует в режиме «идеологических заплат», у нее нет продуманного идеологического проекта.
— Откуда взяться продуманному проекту, если у них в принципе нет позитивной программы? СССР строил коммунизм, а сейчас даже придумать не могут, что бы им такое начать строить.
— Это правда, у этого режима нет позитивной программы. Поэтому весь их идеологический проект — по сути, продолжение военного. Они существуют в режиме защиты, они защищаются от. От «ультралиберальных ценностей», от абортов, от «ЛГБТ-пропаганды».
— И какой результат они могут получить?
— Я могу говорить о той сфере, которая мне знакома, — о высшем образовании. Пока мы имеем дело с вариантами возвращения советского опыта: преподаватели постарше стали вспоминать советские лекции, эзопов язык, всякого рода скрытые смыслы, когда рассказываешь, например, о критике буржуазной идеологии, а внутрь вкладываешь разговор о западном обществе. Мне кажется, результатом может быть частичная ресоветизация, возвращение каких-то советских практик.
— В СССР при этом было совсем другое отношение к науке и образованию, а тут ведь сплошь православие и всякое мракобесие. Какой результат они хотят увидеть?
— Они хотят обеспечить уверенную изоляцию страны. Они хотят построить новую стену, но чтобы теперь эту стену поддерживали сами граждане. Хотят изолировать людей от Европы, от Запада, хотят переключить их на те самые «традиционные ценности». Хотят отключить Россию от «тлетворного влияния». Но им не удастся это сделать.
Сегодня построить такой забор невозможно. Даже Северная Корея — и та «протекает», а у России нет возможности построить такое же общество, как в Северной Корее.
Может быть, они могли бы построить что-то типа Ирана. Но для этого необходима опять-таки очень мощная единая идеология с очень сильным антизападным содержанием. А у нас даже пропутинские представители — люди не настолько антизападные. Они могут говорить что угодно, но на практике не готовы навсегда расстаться со своими венецианскими палаццо и дворцами в Ницце.