1. ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ ВЛАДИМИРА ПУТИНА, ГЕНСЕКА (Исаак Розовский)
Так, немного громоздко, я решил озаглавить монографию, посвященную жизни и деятельности В.В.Путина. Люди начитанные из названия легко поймут, из какого источника Автор черпал вдохновение. Я называю монографию экспериментальной, поскольку она по форме резко отличается от произведений этого жанра.
Первые главы посвящены, в основном, детству и юности моего героя (остальные главы еще в работе).
Прошу читателей по возможности активно обсуждать написанное, ибо ваша критика – замечания и дополнения к тексту – позволят мне внести нужные поправки и изменения в этот черновой вариант монографии. Каждый ваш коммент будет ценен для меня, чтобы не сказать, драгоценен.
Краткое предисловие к “Жизни и мнениям…” написал сам Александр Другин. С него, с предисловия, я и начну свой первый пост.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Дорогие читатели!
Перед вами первые главы удивительного текста. Рука не поднимается назвать его монографией, хотя грант, полученный автором, предназначался именно для написания фундаментальной монографии о детстве и юности В.В. Путина.
Выбор темы понятен, ибо жизнь и деятельность товарища Путина, начиная с 1985 года, когда Владимир Владимирович стал одним из двух Генсеков Компартии Советского Союза, и вплоть до наших дней у всех на виду и слишком хорошо известна не только советскому народу, но и всем жителям земли, которым дороги идеалы свободы и демократии. Однако ранние годы, как и период возмужания и становления Вождя, каким мы его нынче знаем, все еще полны белых пятен и таят, не побоимся этих слов, немало загадок и даже тайн.
Автор, И.Р., поставил перед собой (и блестяще решил) амбициозную задачу – сорвать густую вуаль, скрывающую от нас подлинное лицо дорогого всем нам биографируемого. В этом тексте содержатся ответы если не на все, то на многие вопросы, волнующие заинтересованного читателя. А есть ли среди советского и других народов читатели незаинтересованные? Мы полагаем этот вопрос риторическим.
В результате этого беспримерного, более чем десятилетнего труда, мы имеем теперь самое полное и правдивое описание детства, отрочества, юности Вождя и его университетов; описание, полное открытий порой и сенсационного свойства. Взять к примеру, главу, посвященную выявлению подлинных родителей товарища Путина, или поданное с удивительной деликатностью и тактом описание непростых этапов становления его половой и гендерной самоидентификации.
Предвижу возражения завистливых критиков: дескать, автор чересчур вольно и даже волюнтаристски обращается с временами и датами известных событий, смещая их по своей прихоти так, как ему удобно. Предвижу и заранее, с порога, отметаю их, ибо теория, приписываемая Эйнштейну (хотя все знают, что этот еврей позаимствовал, а, попросту говоря, украл ее у Лоренца и Пуанкаре), гласит: ВРЕМЯ ОТНОСИТЕЛЬНО. Этот бесспорный факт верен даже для физического времени. Что уж говорить о времени историческом, которое еще более релятивно, как показал вквдемик Фоменко. Да и что эти 10-15 лет туда-сюда с точки зрения Вечности?
Особо необходимо отметить, что лежащие перед читателями главы уникальны не только своим содержанием. Они к тому же беспрецедентны по форме. С самого начала стало ясно, что Автору узки рамки чисто научного дискурса с его бесчисленными и часто невразумительными сносками и ссылками и обязательным сухим наукообразным языком. Он стремился к тому, чтобы читатель услышал живые голоса участников и очевидцев описываемых событий и, конечно, в первую очередь, голос самого Главного Героя.
На этом пути он проявил недюжинную строптивость и пренебрег советами старших товарищей, в том числе, каюсь, и моими, даваемыми на правах научного руководителя всего Проекта, и оказался тысячу раз прав! В результате на свет явились страницы, ничуть не похожие на прежние сухие и по большей части скучные монографии. Порой кажется, что ты читаешь захватывающий и даже местами авангардистский роман.
Пожалуй, единственный упрек, который можно предъявить автору, состоит в том, что у него чересчур много лирических отступлений, где он часто забывает о своем герое и несет отсебятину. В конце концов, надо помнить, что это научное исследование, а не «Евгений Онегин». Но это мое, сугубо оценочное суждение, а на вкус, на цвет, как известно… Предоставлю же читателю право самому расставлять оценки.
Александр Другин, профессор, научный руководитель Проекта «Путин и Мы»
2. ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ ВЛАДИМИРА ПУТИНА, ГЕНСЕКА
«Путин явился слишком поздно. Случись это лет этак на 10-15 раньше, СССР существовал бы поныне, а мир стал много лучше».
Владимир Жириновский, из книги «История ИМЕЕТ сослагательное наклонение!»
В первое время его нет-нет, да и прошибал холодный пот, когда в ходе самых важных и скучных заседаний он вдруг ловил на себе нежный, слегка затуманенный слезой умиления взор великого старика. И в самое солнечное сплетение, где начинается страх, который потом разливается по всему телу, заполняя каждую жилку, каждую клеточку, туда, в это сплетение, шмякалась чугунная гиря от мысли, которую нельзя сформулировать иначе, как «Он что, трахнуть меня хочет?» И тут же помимо воли в мозгу возникала картинка, от которой в животе внезапно начинались рези и спазмы, и непроизвольно сжимался сфинктер, отвратная картинка грязных старческих объятий, несвежего дыхания, потных рук, покрытых рыжеватыми пигментными пятнами, липких поцелуев обмякших слюнявых губ. От этой картины все внутри обрывалось и подступала тошнота, но одновременно в самом низу живота невольно становилось тепло, даже жарко, и .уй начинал неприятно тереться о стены своего узилища, о трусы и грубую мотню брюк. Он сознавал всю амбивалентность сигналов от собственного тела. Но сигналы мочеполовой системы всегда точнее, чем все эти «женские штучки», тошнота и головная боль. А уж эрекция, да еще и столь сильная, это даже не сигнал, а огромный знак. Восклицательный. Да, он страшился, того, что тогда казалось ему неизбежностью. Но и желал ее. В смысле, .уй желал. А сам он – что ж? Чай, не целка. Эти нежные, всегда из-под полуопущенных век, немного потные взоры, ему знакомы со времен ранней юности. Мужики почему-то на него западали. Да и Сережа вначале так на него смотрел. Он понимал, что его пугает и отталкивает только возраст, вялое, лишенное мускулов тело, старческая мошонка, отвисшая чуть ли не до колена, эти вот пигментные пятна. Бр-р! Но в этом случае отказ немыслим. Как немыслим он был и когда от него зачем-то потребовали непременного участия в этой имитации кипучей активности, в этом бесконечном хороводе заседаний, собраний, семинаров, летучек, где он часами просиживал штаны, даже не пытаясь вникнуть в суть происходящего. И всякий раз, когда эта пытка кончалась, и все шумно поднимались со своих мест, чтобы отправиться в буфет, а потом разойтись, он ждал с тревогой, но и с мучительным нетерпением слов, обращенных к нему: «А ты останься». Он застынет по стойке смирно, а Юрий Владимирович подойдет к нему (подойдет обязательно сзади) и положит руку ему на плечо, а потом подведет его к машине, и они поедут… Куда поедут? Наверное, на дачу. Ну, а там уж неизбежное произойдет.
И вот, наконец, неизбежное случилось – в точности так, как он себе представлял – «А ты останься», рука на плече, и они вдвоем на пустой даче. Но дальше все пошло не так. Он и тут ошибся, ка-а-зел! Как ошибался почти всегда. Он, вообще, плохо понимал людей, их намерения, совсем не умел читать «язык тела», а это заведомый жирный крест на карьере разведчика. Вот и сейчас он все трактовал неверно. Причиной нежных взоров оказалось вовсе не старческое вожделение, а совсем иное чувство. Das ist fantastisch! – только и мог он повторять про себя, слушая рассказ Юрия Владимировича. И все-таки ему хватило мужества упереться. Спасибо, конечно, но не мое это. А что твое? Пришлось объяснять, что ему ближе сфера искусства. Нет, он не мнит себя гением, понимает, что никогда ему не достичь уровня той же Агаты Кристи, и, тем паче, Грэма Грина, своего коллеги по шпионскому цеху, но стать «крепким» детективщиком он, пожалуй, сможет. А почему нет? Он, конечно, не стал рассказывать старику о своей мечте вдохнуть носом запах свежей типографской краски, ощущая под пальцами слегка сыроватую обложку со своим именем. Но тот сам догадался. Вот чудак! Пиши себе на здоровье, если время останется. Я вот тоже до сих пор стихи пишу. В стол. Да вот и Лукьянов пишет и даже печатается под псевдонимом. И ты пиши, если уж так зудит. Но я искренне тебе скажу, то, чем мы занимаемся, стократ интереснее. Ты уж поверь старику. Ну, напишешь ты несколько вымышленных историй. Да найдется ли читатель? А тут ты можешь творить Историю. Живую, настоящую. Вот где творчество. И чудотворство! И за каждым, заметь, за каждым твоим действием и поворотом сюжета будут следить миллионы. Ты только вообрази. Карибский кризис. А-а, ты тогда еще маленьким был, не помнишь. Двое, и в их руках судьба всего мира. Всего человечества. Будто боги за шахматной доской. Наш тогда первым сморгнул. Ну, что ж. Но какая была партия!
Он еще долго отнекивался, но уже чувствовал, что сладостный яд проник ему в сердце. Что ему предоставлен шанс, от которого нельзя отказаться. Шанс, что выпадает одному на миллиард. Целый мир брошен ему под ноги. Мир, в котором так много горя и несправедливости. В котором так не хватает Добра. А он… он может это Добро принести и разбрасывать полными пригоршнями. Реальный мир, что так нуждается в срочном ремонте. И от него зависит, поедет ли дальше эта колымага. И по какой дороге поедет. В пропасть или… к сияющему на горизонте всеобщему благу. К коммунизму, наконец… И он может повезти ее туда, порулить. Если, конечно, повезет. Мир, в котором он был пылинкой, щепкой, а теперь? Теперь он может реконструировать его, доводить до совершенства по своему разумению. Нет, лучше не колымага, а прекрасная женщина, с омраченным вечными заботами челом. Софи Лорен! И она лежит перед ним, широко расставив ноги и зовет его призывными сладострастными жестами. Тут он вспоминает Светку. И ее песенку. Давай, давай, Володенька! Еб. меня зимой! Еб., пока молоденька, хороший, милый мой. Нет, это уже не задницу старику подставлять. Это…Это… Das ist fantastisch! Против такого соблазна он не мог устоять. Да и кто бы смог на его месте? Ну что, согласен? – спросил Юрий Владимирович. Спросил для проформы, уже зная ответ. Он лишь кивнул и… разрыдался.
ХХХ
Чудны дела твои, Господи, и твои, Юрий Владимирович! Виталик, конечно, ноль, в деловом, то есть, смысле. Министерству от него пользы, как от козла молока. Но сам по себе милейший человек, хлебосол, водкохлеб. А какие вечера он устраивал на своей даче для проверенных товарищей, в смысле, для тех, кто не настучит! С девочками (и с мальчиками, у кого есть на то интерес и запросы)! А там и сауна, и пруд рядышком. Куда там древнеримским баням! Одним словом, мужик простой и славный. Да даже если бы и не славный. Как-то нехорошо вышло, не по понятиям. Хороший хозяин, как говорится, так и со своим псом не обращается. Не говоря уж – с человеком. Вдруг, ни с того, ни с сего, перевести его из КГБ в МВД, это же форменное издевательство! Неудивительно, что бедняга Федорчук слег с обширным инсультом. Но это ладно. Дальше начались дела совсем уж уму непостижные. Все вроде знали, кто возглавит КГБ. Вопрос давно решеный, и кандидатура одна – Чебриков. Он уже, говорят, форменный костюм примерял. И тут, откуда ни возьмись, возник этот сопляк, мальчишка! Тридцать лет едва исполнилось. Да, он сам из Органов, но даже не полковник, а майор (!???). Майора – в председатели КГБ?! Ой, не смешите мои тапочки! Словом, многие были в шоке. И, как говорится, определенные вопросы у товарищей остались. И главный, конечно, чья креатура? Ответ, вроде, очевиден – кто тащит, того и креатура. А тащит не кто-нибудь, а САМ. И совсем непонятно, зачем тащит? Чем сопляк заслужил? Даже пронесся слух, что это его внебрачный сын. Впервые эту версию озвучил, кажется, Громыко. Согласно записи прослушки, он сказал буквально следующее: Андроп совсем с глузду съехал. Какого .уя он тащит этого, бля, молокососа? Уж не внебрачный ли сынок?
Даже будто легкий ропот пронесся. Нет, пожалуй, роптать – не роптали, но плечами пожимали. Это все равно, как в бордель № 2 (ну, тот, что на задах «Детского Мира») завезли бы не шоколадную во всех смыслах мисс Вселенную из какого-нибудь Зимбабве, а вышедшую на пенсию старуху осведомительницу из Тульской области. Сам Громыко к Юрию Владимировичу ходил по этому вопросу, а когда вышел – лица на нем не было, вернее, было, но еще сильнее, чем обычно, перекошенное. Да и фаворит, тот самый «колхозник со Ставрополья», тоже имел с ним разговор на ту же тему. И тоже вышел с помятым лицом, и пятно во лбу налилось кровью, стало ярче. И нес Майк (так его соратники звали за угадываемое низкопоклонство перед Западом) какую-то пургу. Слов много, все гладкие, но смысла в них нет. Запомнилось только, и всех еще больше напугало, про «свежую кровь».
Но хозяин – барин. И дисциплина при нем железная. Все-таки Устинов, а он кремень, воздержался, а так проголосовали единогласно. И пожалте любить и жаловать – новоиспеченный глава КГБ. И звание уже не майор, а сразу – генерал-майор. Небывалое дело!
На смотринах все напряжены, готовятся взглянуть на это диво. Ладно, молодой, зеленый. Но статью может компенсировать. В смысле, стАтью. Ждали какого-то Илью Муромца, не иначе. И вот он заходит, и все в ахуе. Невзрачный, мелкий, словом, сморчок! Штаны складками висят и гармошкой на ботинки ниспадают, глазки потупил, как девица на сватовстве. Съежился, волосенки жидкие, пот на лбу выступил. И вот подходит знакомиться, а ножки-то подгибаются. Ближе всех Алиев сидел. Ну, он к нему. Лапку ему сует и что-то буркнул неразборчиво. Алиев на него смотрит сверху вниз и говорит: «Как, как? Вы погромче, товарищ, я не расслышал…», глумится. Ну, тот откашлялся и погромче. Дескать, Владимир, но можно и просто Вова. А тот, хитрый черт, говорит с нажимом: Гейдар Алиевич. Типа знай свое место. А тот: Очень приятно. Я Вас по телевизору видел. К каждому подошел и лапку сунул. Все пожали презрительно. А Андропов прям светится. Может, правда, сынок? Чего в жизни не бывает?
Вот так ниоткуда появился этот черт. Подходил к концу 84 год.
А дальше – пуще. На закрытом заседании Политбюро Юрий Владимирович выступает. Говорит, Леня-то покойный все запустил. Вот-вот система пойдет вразнос. Я, говорит, конечно, порядок наведу. Лет пять еще телега проскрипит. А дальше что? У меня, сами знаете, здоровье, того… Почки… Так что дальше, чем на пять лет не загадываю. А потом что? Вернее, кто? Тут «колхозник» приосанился. А Андропов на него даже не взглянул. Говорит, надо молодежь продвигать. Нужна, говорит, свежая кровь. Я к нему долго присматривался, и кивает в сторону Вовы, да, с виду неказистый, но человек надежный. Будем его двигать.
А следом внеочередной пленум. И что вы думали? Этого пацана сразу членом ЦК назначают и, главное, кандидатом в Политбюро. Горбачев совсем сник. Никто не понимает, что происходит. Неужто Андропов нового преемника нашел? При живом-то старом? Но не в генсеки же? Куда такому в генсеки. «Колхозник», и тот лучше.
Все были в растерянности. Все эти умудренные зубры, прошедшие длинную лестницу политики, изучившие за долгие годы тайные пружины власти и подковерных игр от Я до В (оставались лишь две буквы до самой вершины, но большинство из них знало, что никогда не доберутся до Б и А, ибо эти две ступени доступны лишь жрецам из Политбюро). С высоты своего опыта зубры взирали на внезапно вознесшегося, как на маленького неуклюжего олененка, который, тем не менее, представляет опасность, ибо с небольшой, впрочем, вероятностью может оказаться Наследником, а потому к нему приглядывались и осторожно льстили, хотя в превращение гадкого утенка в прекрасного лебедя мало кто из них верил.
3. ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ ВЛАДИМИРА ПУТИНА, ГЕНСЕКА
(Перед публикацией третьего отрывка моей монографии хочу обратиться к тем, кто благосклонно воспринял предыдущие два поста: Буду весьма признателен вам за перепосты. Чем шире круг читателей, тем больше шансов, что и другим мой текст придется по душе)
В попытках спасти страну Андропов много ездил по городам и весям. Он заставил поднявших было головы бело-националистов в Прибалтике и дашнаков на Кавказе втянуть эти головы обратно под панцирь полного и раболепного единодушия, начал беспощадную и, как оказалось вскоре, ненужную борьбу с необоримым мздоимством и кумовством в высших, а также в средних и низших (на уровне управдомов) этажах власти, показал ухмыляющемуся и уже потирающему ручонки Западу всю несбыточность его, Запада, надежд на скорый развал великой Сверхдержавы, сумел договориться с саудовскими шейхами о поднятии планки цен на нефть. Но чтобы он ни делал, где бы ни появлялся, за ним, как тень, следовал этот молокосос в тех же слишком просторных для него штанах.
Это только потом, много позже, выяснилось, что других штанов у него просто нет, хотя он у себя, в Ленинграде, вроде как сидел на дефиците. Своим идеализмом он напоминал легендарного наркома Цурюпу, разве что в голодные обмороки не падал, ибо не те уже стояли времена. Что, и откатов не брал? Вроде, не брал. И в рестораны его благодарные бизнесмены не водили? Ни-ни. Тогда, может, и вправду – Андроповский сын?
Конечно, когда про единственную пару штанов узнали, пошили ему несколько пар в кремлевских пошивочных мастерских. А там и вправду трудились мастера, и пошитые ими штаны уже гармошкой не складывались, и на коленях не пузырились, а сидели на нем, как влитые, без намека на мотню. То же – и с обувью. Нарастили невидимый глазу обывателя каблук, так что он вырос аж на двенадцать сантиметров, что для политика не менее важно, чем для баскетболиста. Могли бы и больше, но на двадцатисантиметровых каблуках он часто спотыкался, а однажды даже упал. Так что двенадцатисантиметровый стандарт был утвержден в качестве единственно возможного.
А когда Андропову пришло время помирать (случилось это не через пять лет, как он планировал, а всего через несколько месяцев), мужественный старец, испытывавший страшные страдания, но пребывавший до самого конца в ясном сознании, не уставал твердить любому приходившему его навещать члену Политбюро, что только он, Путин, способен заменить его на этом посту. Более того, от каждого, оказавшегося подле его одра, он требовал клятвы в том, что посетитель поддержит в память о нем, Андропове, именно эту «невозможную, непроходимую» кандидатуру. Гости пытались его переубедить, но безуспешно, и, в конце концов, эту клятву давали. А клятва для них, вскормленных на Мальчише-Кибальчише и рассказе Леонида Пантелеева «Честное слово», было понятием святым и ненарушимым. Даже Михаил Сергеевич такую клятву дал, хотя долго отнекивался и уходил в несознанку. А согласился только после того, как Андропов шелестящим от слабости голосом назначил его негласным куратором над пока еще неопытным будущим Генсеком (этот недостаток Юрий Владимирович признавал и ней, в неопытности, видел главную опасность). То есть, как бы дядькой при барчуке-наследнике, как бы регентом при малолетнем короле.
ХХХ
А потом, уже после смерти Андропова, этот исторический (действительно, исторический, а не так себе – фигура речи), этот сумасшедший закрытый пленум ЦК! Когда, казалось, уже всему конец, уже проголосовали и его зарезали! Забаллотировали, несмотря на то, что Политбюро большинством в два голоса уже утвердило решение о назначении Владимира Путина на должность Генсека КПСС (сдержали все-таки клятву, данную, пусть и неохотно, у одра умирающего). Но консервативное большинство членов ЦК отвергло это решение и проголосовало не за него, а за того «колхозника», Горбачева Михаила Сергеевича, чертом меченого, но казавшегося тогда все же меньшим из двух зол.
И сойти бы ему в никуда, в политическое небытие, снова стать нулем без палочки. И, вдруг, чудесное спасение. И благодаря кому? Валентине Терешковой! Да-да, той самой ткачихе безмозглой, запущенной в космос, как если бы запустили не ее, а какую-нибудь собачку, Белку или Стрелку. Да даже и не собачку, а просто моток ниток с той же ивановской фабрики, где она трудилась. Эффект был бы тот же, полагали многие. А вот ведь ошиблись!
Надо было видеть лица членов Политбюро после оглашения итогов тайного голосования! Они выглядели так, будто в этот миг небо рухнуло на землю, и обломки скреп и устоев государства оказались погребенными под этой твердью. Да и во всем Колонном зале Дома Советов установилась гробовая тишина, продолжавшаяся (я специально засек время) пять минут и семь секунд. Бунт! Форменный бунт!!!
«Как же ты мог засечь время, если прямой трансляции не было, а в сюжете, показанном по всем каналам ТВ этот момент тщательно вычистили?» – с недоверием спросят меня скептики. Отвечаю: Я, да и никто из простых смертных, подлинную запись тогда не увидел. Но она хранилась в секретных архивах Партии и еще одной организации, куда мне (уж не стану рассказывать, какими правдами и неправдами) удалось проникнуть. Вот тогда, четверть века спустя после описываемого события, мне и довелось просмотреть эту видеозапись без купюр. И должен признаться, что никакой самый напряженный триллер этой записи и в подметки не годится. Хотя прошло столько времени, и я уже досконально знал, что произошло в действительности, эти кадры потрясли меня до глубины души.
Когда эта пятиминутная пауза кончилась, мне показалось, будто чинный и благородный Колонный зал превратился в Конвент времен Французской революции. Ликующие крики большинства и черные от отчаяния лица меньшинства, свист, хохот, топанье ногами до сих пор стоят передо мною как живые. Содом да и только! Все повскакали со своих мест, и толпа ринулась к трибуне. Тщетно звонил в колокольчик седовласый партиец, ведущий собрание. Его, как и президиум, просто смяли, растоптав бордового цвета скатерть, покрывавшей стол, за которым еще минуту назад восседали великие старцы. На трибуну под улюлюканье и скандирование взбирался то один, то другой смутьян, выкрикивая лозунги, которые невозможно было разобрать в общем шуме. Казалось, что с этой стихией, с этой внезапной вольницей нельзя совладать.
И тут на трибуну буквально продралась сквозь толпу… Валентина Ивановна Терешкова. В ходе этого штурма трибуны ее всегда безукоризненно аккуратная прическа сбилась на сторону, и растрепанные, черные, как смоль, волосы лавиной заструились по плечам и по белой гипюровая кофточке, от которой отскочило несколько пуговичек, отчего обнажился кусочек розовой комбинации. Но глаза метали молнии и сверкали неистовым сверком. В это мгновение она напоминала не первую в мире женщину-космонавта, а героиню древнегреческой трагедии, какую-то пророчицу, какую-то в некотором роде Кассандру.
И вот она, воздевши руки над головой, произнесла, вернее, возопила отчаянным пронзительным голосом, который как автоген прорезал весь неимоверный шум, заставив его стихнуть… так вот, она возопила: «Что ж это деется, товарищи?! Вы же сейчас распинаете его, – тут она перстом указала на бледного как смерть Владимира Владимировича, сидевшего в первом ряду и не шелохнувшегося в течение всего этого буйства, – распинаете как… как когда-то предки ваши жестоковыйные распяли Христа!!!»
После этих ее, будто по наитию произнесенных слов, в зале установилась напряженная тишина. Члены ЦК начали переглядываться между собой, а немалое число из них пристыженно потупило взоры и втянуло головы в плечи, ибо ни для кого не составляло секрета, что у многих (увы, у слишком многих из них) за безупречной партийной анкетой, где в графе «национальность» фигурировала вполне себе правильная запись, скрывались иудейские корни. У кого в роду, у кого в семье, через жену, но скрывались.
Тут внезапно поднялся член Политбюро товарищ Суслов, и своим всем хорошо известным скрипучим голосом сказал с некоторым злорадством: «Зря вы ни к селу ни к городу приплели Христа. Не нужно это, да и не уместно среди нас, воинствующих атеистов. А выбор мы сделали, в чем и проявилась воля партии, которую никому не дано…».
Но внезапно его перебила все еще стоящая на трибуне в позе пророчицы Валентина Ивановна. «Ага, – сказала она саркастически. – Сделали выбор, как и тогда, – тут она проявила недюжинное знание христианских источников. – Как и тогда, в пользу Вараввы…».
Тут уж не выдержал Михаил Сергеевич:
– Ну, знаете, – вскричал он. – Это уже – за всякие рамки. С кем вы меня сравниваете? С вором и разбойником? Я тоже Евангелия читал, вернее, Раиса Максимовна читала. Вслух… Не одна вы…
– Что вы, что вы!… Я совсем не в том смысле, – немного смешалась Валентина Ивановна, – я же к вам, Михаил Сергеевич, всем сердцем. А знаете, тут мне в голову пришла идея. Если уж есть такие две достойные кандидатуры, так чего выбирать-то одну? Пусть у нас будет два Генсека. Одна голова хорошо, а две лучше…
– Противоречит уставу партии, – сухо заметил Суслов.
– Так ведь Устав не догма, а сами знаете, что… – возразила ему Валентина Ивановна, продолжающая говорить словно по наитию.
Тут какой-то шутник с галерки возьми да и крикни:
– Ага, Генсек-Отец и Генсек-Сын.
Раздались сдавленные смешки.
– А что? – задорно встряхнула волосами Валентина Ивановна, – Именно так. Первый Генсек – для представительства, чтобы указы издавать и с королями да Рейганом тусить, а второй Генсек, чтобы всю грязную.. да и чистую (поправилась она) работу исполнять. Вот скажите, Владимир Владимирович, у вас же, должно быть, руки чешутся, чтобы, засучив рукава, поработать на благо страны?
Все взоры обратились к Путину, который в полной тишине произнес лишь одно слово:
– Чешутся…
– Вот видите, у него чешутся, – тут Валентина Ивановна впервые за все время позволила себе улыбнуться и игриво повела плечами, как Быстрицкая в «Тихом Доне». – Так что вношу предложение. Пусть отныне у нас будут два Генсека. Прошу голосовать.
– Да, она дело говорит! – раздались голоса отовсюду. – Только не надо тайно голосовать, а то время уже позднее. Давайте руки поднимать, кто за предложение товарища Терешковой, а кто против.
И взметнулся лес рук. Все были «за». Тут же приняли и утвердили историческое решение о двух Генсеках, и все бросились поздравлять обоих избранников
4. ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ ВЛАДИМИРА ПУТИНА, ГЕНСЕКА
Итак, воле небес, интуиции Юрия Андропова и находчивости Валентины Терешковой Владимир Владимирович, да и все мы обязаны тем, что он оказался на вершине пирамиды власти. Теперь нам следует внимательнее присмотреться к самой пирамиде, начав с ее подножия и даже с фундамента, дабы нащупать невидимые корни, из которых произрос и стал явлен миру такой пышный побег, как наш Герой. Иными словами, нам необходимо пристально присмотреться к самой ранней постэмбриональной биографии Владимира Путина. Читатели, ждущие от нас суперсенсаций, будут, вероятно, разочарованы. Мы лишь добавим несколько штрихов к хорошо всем известному портрету, подобно хоросанским мастерам, что вплетают в уже, казалось бы, законченное изделие, несколько дополнительных нитей, чем превращают и без того драгоценный ковер в подлинное совершенство.
ХХХ
Прежде, чем углубиться в перипетии удивительной биографии молодого Владимира Владимировича, мы должны понять, кто же все-таки его родители. Выше мы упоминали слушок о том, что Андропов и Путин связаны родственными узами, и с презрением отвергли эту конспирологическую версию. Но были ли мы правы, с порога ее отвергая? Конечно, полная внешняя несхожесть представляется серьезным аргументом. Но тогда объясните мне, какого черта Юрий Владимирович, не терпевший, как известно, никакого кумовства, скандальнейшим образом и пренебрегая незыблемыми законами возрастной субординации, тащил и тащил наверх явно «непроходную» фигуру абсолютно незнакомого субтильного юноши, с которым раньше никогда не встречался? Тащил зачастую во вред себе, портя отношения со своими соратниками, влиятельными членами Политбюро? Какими принципами, а, главное, мотивами он руководствовался?
Молчишь, читатель, ибо нет у тебя ответа, но по глазам вижу, что не веришь ты в такое родство. Что ж, тогда как тебе такой документец (обнародуется впервые)? Идет 1970 год, месяц август. На имя ректора Ленинградского Государственного Университета приходит письмо. В нем ни здрасьте, ни до свидания, а только два слова и еще две буквы: «Зачислить Путина В.В.» И подпись. Подпись всесильного главы КГБ тов. Андропова. Это письмо мы с риском для жизни (впрочем, это уже совсем другая история) добыли в личном деле абитуриента, а затем и студента Путина В.В., зачисленного (несмотря на недобор до проходного аж четырех баллов), а впоследствии и закончившего международное отделение юридического факультета того самого ЛГУ. Ранее считалось, что поступить на юрфак юноше помогли его успехи в боевых единоборствах. Теперь мы знаем, что имелся аргумент и повесомей. Получается, что еще за 15 лет до того, как Андропов протащил майора КГБ на самый верх партийной иерархии, он же по неведомым причинам обеспечил ему поступление в ЛГУ. Совпадение? Не думаю.
Но вы все еще пожимаете плечами и отрицательно качаете головой. Вижу, что этих странностей вам оказалось недостаточно. Что ж, тогда обнародую еще один поразительный факт. В далеком 1944 году тов. Андропов был назначен вторым секретарем Петрозаводского горкома ВКП (б). Дел было невпроворот и Юрий Владимирович с головой погрузился в работу, из которой вынырнул лишь через пять с лишним лет. Все это время он не знал ни отпусков, ни даже выходных, и трудился, как говорится, не приходя в сознание. И только в начале 1950 года (и то не по своей воле, а по ультимативному требованию своего начальника тов. Куприянова) почти насильственным образом очутился для восстановления сил в санатории на побережье Черного моря, в городе Гагры. Зима – время для отдыха, согласитесь, не самое лучшее. Купаться нельзя. Пляжи пустынны. На набережной нет ни торговцев чебуреками и хачапури, ни бочек с веселым вином «Цинандали». И никаких шансов на легкий курортный роман, по причине полнейшего отсутствия в это время года не то что кинодив или хотя бы народных артисток, а даже просто дебютанток из кордебалета заштатных провинциальных театров. В картишки перекинуться (а Юрий Владимирович любил в свободное время расписать «пулю»), и то не с кем, ибо среди отдыхающих либо пролетарии, передовики производства, либо бухгалтера из низовых партийных организаций. А они, известное дело, полностью поглощены лечебно-оздоровительными процедурами. Словом, тоска. Не случайно, Юрий Владимирович ежедневно телеграфировал в Петрозаводск с просьбой разрешить ему вернуться и немедленно приступить к работе. Увы, он неизменно получал отказ. «Отдыхайте, тов. Андропов, – отвечал ему тов. Куприянов. – Набирайтесь сил».
Вы спросите, к чему это я? А вот к чему: в чудом сохранившемся в архивах санатория (он с тех пор многократно закрывался, перестраивался, расширялся, менял названия, но упорно продолжал существовать) списке отдыхающих в январе 1950 года мы к вящему нашему удивлению обнаруживаем среди прочих ничего нам не говорящих имен гражданку Путину Веру Николаевну. Да, да, ту самую «грузинскую» маму Владимира Владимировича, о которой наперебой писала вся желтая пресса в 1984 и 85 годах, когда он как раз вступал в должность Генсека. А тогда, в конце января-начале февраля 1950 года, его еще в помине не было, ибо он появился на свет лишь в сентябре, как раз через 9 месяцев после отдыха Веры Николаевны в санатории.
Да, информация, конечно, интересная, скажут «Фомы неверующие». Да, скажут они, возможно Вера Николаевна и зачала тогда своего первенца, но почему обязательно от Андропова? Что, разве какой-нибудь из упомянутых выше бухгалтеров не мог «вдуть» ей (извините, конечно, за выражение) после вечерних лечебных процедур? Вполне мог. Согласен я также и с тем, что имя Владимир, предположительно данное ребенку в честь деда по отцу, еще ни о чем не говорит. Но собранные вместе, все выше приведенные, пусть и косвенные, улики почти не оставляют сомнений в том, какие узы связывали Юрия Владимировича с младенцем, явившимся на свет в далекой деревушке Пермского края.
Хорошо, если и приведенные выше факты не до конца убедили вас, мне придется сослаться на письма. На три письма Веры Николаевны, адресованные не кому-то там, а именно Юрию Владимировичу, на письма, писанные на двойном листе обычной школьной тетради, а иногда – на двух таких листах бисерным почерком, и все равно все слова не умещались на них, а потому главные признания, хватающие нас за сердце, теснились сверху, снизу и сбоку страницы, часто со следами слез, пролитых над ними. Согласитесь, что те, прежние письма, со времен гусиных и вплоть до шариковых перьев, совсем не чета нынешним электронным, прости Господи, письмам, сухим и коротким, как посох гнома. С исчезновением тех старых, бумажных, писем исчез не просто эпистолярный жанр, как таковой, то есть, доступное всем грамотным людям умение выражать свои мысли и чувства на бумаге. Нет, потеряно куда большее! Закрылся один из двух каналов прямой связи душ человеческих. Да и просто человеческое общение, роскошь которого отмечал еще Антуан де Сент-Экзюпери, нынче мало чем напоминает общение былых веков, общение, до краев наполненное мудростью, солью и блеском сократических диалогов.
Но вернемся к нашим письмам. Только не спрашивайте меня, как мне удалось их заполучить, ведь даже в хваленом американском суде свидетель не обязан указывать источники полученной им информации. Я не стану приводить тексты этих эпистол, порою проникнутые высокой лирикой, порой – физиологически весьма откровенные, дабы не поощрять любителей «клубнички». Ограничусь лишь замечанием, что письма эти не оставляют сомнений в характере отношений между простой механизаторшей (напомним, что именно техникум, готовящий механизаторов сельского хозяйства, заканчивала Вера Николаевна) и партийным работником, чья карьера только набирает ход. В последнем, третьем, письме она прямо сообщает ему, что беременна и просит оказывать посильную помощь ей, матери, и ее будущему ребенку. Именно в нем в первый и последний раз встречается обращение «мой еврейчик». Обращение, неопровержимо свидетельствующее о более чем доверительных отношениях ЮВ и его курортной пассии, ибо из него следует, что Генсек единственно ей в целом свете раскрыл тайну своего происхождения. А то, что это ласковое обращение встречается только в «прощальном» письме, позволяет нам усмотреть в нем даже скрытые шантажные нотки, поскольку, напомним, речь идет о 1950 годе, когда кампания против космополитов была в самом разгаре. И сообщи Вера Николаевна куда следует, партийная карьера тов. Андропова могла бы сильно пострадать. Да и, заметим в скобках, разнузданность в половой сфере у высшего партийного звена в те времена не поощрялась. То есть, Вера Николаевна как бы намекает Юрию Владимировичу, что, мол, любовь – любовью, но и отцовскими обязанностями он не должен пренебрегать. И, как видим, намек был понят, о чем свидетельствует упомянутое распоряжение о зачислении тайного отпрыска в престижный ВУЗ.
Думаю, что я привел достаточно оснований, чтобы вопрос о родителях Владимира Владимировича можно было считать закрытым. Тем самым мы доказательно опровергли обидную для будущего Генсека сплетню, что его отцом был некий Платон Привалов, потомственный алкоголик. Верно, Вера Николавна к моменту рождения ребенка находилась «в отношениях» с Платоном. Но даже он, этот социально опустившийся «персонаж», сохранил, как и его тезка Каратаев, собственную гордость. Дознавшись с помощью периодических поколачиваний будущей матери, что дитя не его, а результат курортного романа любимой женщины, отказался признать «ублюдка» (так он выражался) своим, расторг половые отношения с гражданкой Путиной и навеки выпал, как из жизни своей «сожительницы», так и из нашего повествования.
Присмотримся же ближе к самой матери будущего вождя.
Все без исключения соученики Веры Николаевны по техникуму вспоминают о ней, как о «серой мыши», тихой и блеклой девушке, что называется, без шансов обрести себе удобоваримую пару. По этой причине, якобы, она не ходила на танцы и не участвовала в бесшабашных оргиях, устраиваемых другими студентами. В оргиях не столь кулинарного свойства (с этим делом как раз все обстояло скромно), сколь знаменитых своими половыми излишествами. Однако, так ли это? Я имею в виду ее внешность. «Лицом к лицу – лица не увидать», сказал Поэт. И потом, как объяснить, что на мать-одиночку «запал» блистательный Георгий Осипашвили, по которому сохли все девушки Ташкента, города, где он проходил воинскую службу?
Как и все грузины, красавец Гога был княжеского роду. А Вера Николаевна в хлебном городе училась на курсах повышения квалификации механизаторов. Столь причудливым образом судьба свела их вместе. И ладно бы князь просто удовлетворил через Веру половую потребность, так ведь нет – он, отбыв воинскую повинность, явился за «невестой» (!?) в богом забытую русскую деревню, чтобы увезти ее в солнечную Грузию, в сельцо Метехи, впрочем, столь же забытое богом. Из поведения Гоги нам следует сделать вывод, что злополучная Вера Николавна хоть и не могла бы соперничать, скажем, со звездами немого кино или Любовью Орловой во внешнем, то есть, смысле, но несомненно обладала той неяркой красотой, что свойственна всей русской природе, частью которой она, несомненно, являлась. Красотой, которую замыленный привычкой и алкоголем глаз аборигенов в упор не видит, но на которую столь падки понимающие в этом толк южные мужчины.
5. ЖИЗНЬ И МНЕНИЯ ВЛАДИМИРА ПУТИНА, ГЕНСЕКА
(Некоторые читатели уже спрашивали с затаенной тревогой, не означает ли появление моего утреннего текста о скандале в российской оппозиции, что сегодня не будет очередного отрывка из моей монографии? Нет дорогие читатели, ничто, ни Невзлин, ни Певчих, ни даже ФСБ не нарушат уже возникшей и нерушимой традиции. Итак, читаем 5 отрывок).
Правду сказать, жених ничего не ведал о наличии у Веры Путиной полуторогодовалого ребенка. Этот факт, конечно, явился для Гоги неприятным сюрпризом, но гордость горца, тем паче – потомка князей, не позволила ему отказаться от уже сказанного слова «невеста». Так Вера Николавна вместе с маленьким Вовой, оказались на чужбине.
Да, на чужбине, пусть обильной солнцем и фруктами, но с порядками и нравами, непривычными русской душе. Вдобавок к этому, та же гордость, что заставила Гогу нарушить принятые в его краю традиции и взять в жены чужестранку, да еще с ребенком, та же гордость, вкупе с постоянными насмешками односельчан, не позволяла ему смириться с наличием пасынка и одарить его щедротами своего широкого грузинского сердца. Эти щедроты достались народившимся вскоре дочкам. А нелюбимый дединацвали, что по-русски означает пасынок, зачатый будущей супругой невесть от кого, стал для Гоги незаживающей раной. Ежедневно лицезреть это живое свидетельство позорного прошлого супруги, а, значит, и семьи? Нет, это было выше его сил! Он терпел, как мог, долгих шесть лет, но в конце концов велел Вере убрать дединацвали с глаз долой. Куда угодно, но чтобы духу его больше в Мехети не было.
Бедная Вера противилась, как могла, но когда вопрос встал остро: Или Гоги с дочерьми, или этот заморыш, она со слезами на глазах отвезла первенца в Пермский край, где жили ее родители, и оставила свою кровиночку им на воспитание.
Дед и бабка вполне могли прикипеть душой к своему внучку и слепить из него Колобка по своему образу и подобию. Но прикипеть не удалось, уж больно необаятелен, неласков и несообщителен оказался внучок, держался волчонком. Он не то что кипения, но, вообще, положительных чувств не вызывал. Дед и бабка уже подумывали отдать его в интернат какой-нибудь, но тут, по счастью, всплыли дальние родственники из Ленинграда, бездетная пара. По возрасту они тоже могли бы быть ему дедом и бабкой (обоим за сорок), но решили мальчика усыновить. Типа, будет поздний ребенок взамен двух покойных сыновей, отдавших богу душу свою в младенчестве (один еще до войны, а другой – в блокаду). Дескать мы о сыночке таком мечтали, но сами зачать не смогли.
Такой вариант всех устроил. Реальные дед и бабка с превеликим удовольствием передали будущего генсека новым родителям. Пусть они с ним мучаются! А те тоже счастливы. Мол, сын, сыночек, отрада и опора в близящейся старости.
Ситуация архитипическая, как сказал бы Ленин, и архетипическая, как сказал бы Густав Юнг. О, этот вечный сюжет в сказках народов мира! В них, правда, обычно мачеха заставляет несчастного и безропотного отца избавить ее от ненавистной падчерицы – такой вот в сказках зачин. А в нашей сказке – наоборот. Но это уже детали. В сказках как? Папаша отвозит ненаглядную дочь красавицу в дремучий лес, где и оставляет полуодетой и с черствой коркой хлеба в руках и велит собирать «клубничку». И мы, взрослые, читавшие Проппа и труды видных психоаналитиков, понимаем, что эту бесхозную Лолиту непременно подберет и оприходует престарелый Гумберт Гумберт, прикинувшийся Дедом Морозом, или злая ведьма, содержательница борделя. Так что ни клубника в январе месяце, ни прекрасный принц ей не светят. А светит ей известно, что (читайте того же Набокова, Золя и Куприна). Но в нашем случае все получилось, как любят дети, как в сказке с хэппи-эндом. Нашему герою суждено пройти огонь, воду и медные трубы, но в конце он-таки окажется пусть не прекрасным, но принцем, а в дальнейшем и, вообще, Королем. Странная, но захватывающая, я бы даже сказал, духоподъемная история!
ХХХ
Увы мне! Я уже предвижу читательские насмешки. Но честность и скрупулезность биографа не оставляют мне иного пути. Лучше позор, чем измена исторической правде. А ей я намерен следовать до конца (собственного ли, конца ли повествования – это уж как получится). Короче, после всего сказанного выше, я вынужден извиниться и все поменять! Вот так всегда, когда имеешь дело с биографией пусть и героической, но полной глубоких, как болота в Ленинградской области, лакун.
Казалось бы, мы безукоризненно и с фактами в руках доказали истинность «грузинской версии» касательно раннего детства нашего героя, но честный и неподкупный (в смысле, никем не купленный) историк и биограф тем и отличается от купленного, что всегда готов выкинуть блестящие плоды своих многомесячных, а то и многолетних исследований в корзину для бумаг, если эти плоды противоречат скучной реальности.
Вот так же и у меня. Уж больно много нестыковок получается с этой «грузинской версией». Ну, например, если Вова жил до семи (а то и до одиннадцати) лет в Мехети, то, спрашивается, на каком языке он разговаривал? Скорее всего, на грузинском, так ведь? И даже, если допустить, что он рос билингвом, возникает вопрос, куда делся этот неистребимый грузинский акцент? Акцент, присущий всем без исключения людям, имевшим счастье расти и мужать в Сакартвело? Я это знаю не понаслышке, ибо несколько моих приятелей (увы, ныне покойных), русских душою и паспортом, и даже давно забывших грузинский язык, до конца своих дней не могли избавиться от этого ласкающего русский слух акцента. Каким же образом юному Владимиру удалось с корнем вырвать то, что в принципе неискоренимо? А, главное, зачем? Тем паче, что другому вождю (не станем поминать его всуе) наличие даже тяжелого акцента никак не мешало. Но бог с ним, с акцентом. Допустим, что маленький Вова до своих десяти лет вообще не говорил. Допустим, что такая у него была задержка в развитии. И потом, отсутствие акцента во взрослом возрасте сама по себе не может служить веской причиной для отказа от столь блистательной грузинской версии, говорил я сам себе, не желая выкидывать коту под хвост с таким трудом найденные факты, ее (версию) подтверждающие.
Ах, если бы акцент был единственной неувязкой! Так нет же. Имеются свидетели («учительница первая моя») того, что Володя официальный или «ленинградский» пошел в первый класс в 1959 году и учился плохо. А вот Володя «грузинский», чему есть неопровержимые свидетельства, учился хорошо и даже на отлично (показания его единственного школьного друга Габриэля Датишвили). А, стало быть, у официальных (а по грузинской версии – у будущих «приемных») родителей не имелось никаких оснований заново определять мальчика снова в первый класс, а не в третий, а то и в четвертый, как следовало, исходя из его реального возраста. И хотя этих двух Вов роднит то, что оба росли скрытными, нелюдимыми молчунами (свойства, может, и мало приятные в быту, но столь необходимые будущему разведчику), но и тут, как говорится, неувязочка получается.
Слишком уж этих неувязочек много, чтобы мы продолжали слепо придерживаться «грузинской версии». Но если мы отбросим ее, то вместе с ней выплеснем и товарища Андропова? – воскликнут читатели и продолжат: – С чего бы он тогда стал покровительствовать «неродному» Путину на протяжении всей жизни? «Один этот факт, – воскликнут сторонники «грузинской версии», а таких, понятно, явное большинство, – Один этот факт перевешивает все мелкие неувязочки, которые автор привел выше, ибо в официальной-то версии Андропову нет места, и он просто-таки-напростки повисает в воздухе, как не знамо что, как не пришей кобыле хвост».
«Так да не так, – успокаиваю я всех, радуясь, что читатели принимают эту историю близко к сердцу. – Так да не так, – повторяю я, а потом вдруг всех огорошиваю: – А знаете ли вы, что товарищ Андропов отдыхал в том же санатории, видимо, полюбившемся ему, и спустя два года, то есть, в 1952 году? И тоже зимой, в феврале?» Нет, читатели этого факта, конечно, не знают, отчего немного смущены. «А знаете ли вы? – продолжаю я нагнетать преимущество знания над незнанием. – А знаете ли вы, что (вернее, кого) мы обнаружили, изучая списки отдыхающих в санатории уже в этом заезде?»
(Продолжение следует)
https://www.facebook.com/isaak.rozovsky