Специалисты паллиативной медицины рассказывают об «экзистенциальной пощечине», которую многие получают в конце своей жизни. Перевод статьи The Atlantic.
Медсестра Несса Койл называет «экзистенциальной пощечиной» момент, когда человек на животном уровне осознает, что скоро умрет. Многие понимают это внезапно: «Становится больше невозможно держать мысли о смерти на задворках сознания. Смерть больше нельзя отрицать».
Я не знаю, когда именно моя мать, умершая от рака груди, столкнулась с экзистенциальным кризисом. Но могу догадаться: мои родители только через день после постановки диагноза позвонили мне, моей сестре и моему брату. Сначала они дозвонились до меня. Мой отец довольно эмоциональный человек, но в тот день он очень спокойно сказал: «У твоей матери нашли рак груди».
Потом была пауза, а затем — звук, который нельзя назвать плачем или криком, это был скорее дикий вопль. Звук был нехарактерным для моих родителей, и тогда я не поняла — да и сейчас не знаю —, кто его издал, моя мать или мой отец.
Я думаю, это и было моментом, когда они получили «экзистенциальную пощечину».
За осознанием близости смерти следует и личностный кризис. Обычно это происходит, как и случилось с моей матерью, почти сразу после новостей от докторов. Врачи концентрируются на физиологических проблемах: у вас неизлечимая болезнь, ваше сердце ослабло, ваши легкие больше не справляются. Но на самом деле появляется и психологическая проблема. Специалист в паллиативной медицине Гари Родин, который учился еще и психиатрии, называет это «первой травмой»: эмоциональным и социальным последствием болезни.
Корни этой травмы могут находиться в культуре общества. Большинство на интеллектуальном уровне признает, что смерть неизбежна, говорит Вирджиния Ли, медсестра, работающая с пациентами с онкологией. Но «по крайней мере в западной культуре мы думаем, что будем жить вечно». Многие пациенты Ли с последними стадиями рака рассказывали ей, что думали, будто смерть — это что-то, что случается только с другими людьми, — пока не услышали собственный диагноз: «Я слышала от них, что твоя жизнь меняется моментально после того, как врач подтверждает, что у тебя рак».
Однако необязательно шок осознания собственной смертности наступает именно в этот момент. Это может, например, случиться, когда ты смотришься в зеркало и понимаешь, что и кожа изменилась, и одежда не сидит, как раньше.
Э. Мэнсон Паттисон, один из первых психиатров, которые начали писать об эмоциях и реакциях умирающих людей, объяснил в своей книге «Опыт смерти», почему осознание смерти так сильно меняет представление человека о том, кто он такой: «Мы все живем, понимая, что рано или поздно умрем. Все мы планируем, как собираемся прожить жизнь, и дальше следуем этому плану. А потом внезапно случается кризис, который эти планы рушит».
Во время этого кризиса люди впадают в депрессию или в отчаяние, или в гнев, или во все сразу. Они страдают из-за исчезновения смысла жизни. Вся система ценностей человека ставится под сомнение, «потому что теперь вся его жизнь зависит от болезни и ее течения», пишет Ли. Участники одного маленького датского эксперимента, проведенного в 2011 году, — больные раком пищевода — рассказывали, что их жизнь вышла из-под контроля. Некоторые из них не могли понять, почему именно они получили такой диагноз, и приходили в отчаяние от безнадеги. «Меня вообще ничего не волновало, — сказал один пациент, — Я просто сдался».
В 1970-х годах двое ученых из Гарварда, Эйвери Вайсман и Дж. Вилльям Ворден, опубликовали масштабное исследование экзистенциального кризиса. Они взяли по несколько интервью у пациентов с онкологией, которым только что поставили диагноз и которым оставалось больше трех месяцев. Сначала почти всем пациентам экзистенциальные вопросы казались важнее их физического состояния. Этот период был сложным, но относительно недолгим и не таким тяжелым, — он длился 2-3 месяца. У нескольких пациентов кризис разбудил старые психологические проблемы или создал серьезные новые. Некоторым удалось принять случившееся, но позже они возвращались в стадию отрицания, затем снова принимали ситуацию, а затем снова ее отрицали — и так по несколько раз. Одна из пациенток, после того, как узнала свой диагноз, ответила, что не знает, что он означает, и в ближайшее время никакие диагнозы в ее планы не входят.
По словам Родина, раньше паллиативные специалисты думали, что пациент либо находится в стадии отрицания, либо в стадии принятия, точка. Но сейчас уже понятно, что люди скорее переходят из одной стадии в другую и обратно. «Тебе приходится балансировать между осознанием скорой смерти и попытками оставаться вовлеченным в ежедневные события, — говорит Родин, — Сохранение этого баланса — самая важная задача».
Способны люди найти этот баланс или нет, их экзистенциальный кризис не может длиться долго, поскольку невозможно постоянно находиться в состоянии острой тревоги. Койл обнаружила, что последующие пики кризиса не так сильны, как первые: «После того, как ты впервые осознал факт своей скорой смерти, для твоей психики это уже не новость».
«Экзистенциальная пощечина» не всегда влечет за собой психологические проблемы. Некоторым пациентам удается прийти к принятию смерти постепенно, рассказывает Койл: «Внезапный шок осознания — не обязательное условие».
Но большинству приходится учиться жить со смертельной болезнью. И вместе с принятием своей скорой смерти приходит облегчение, сочувствие другим больным и благодарность за дни, которые еще остаются.
Пока дела идут неплохо, можно позволить себе не думать о смерти или о смысле жизни, говорит Родин: «Но после постановки смертельного диагноза реальность уже не даст тебе этого сделать. Это как воображать, что тебе не нужен зонт или что дождь не идет, хотя на самом деле ты стоишь под ливнем».