T.me Известный искусствовед, куратор и эксперт по новейшим трендам в искусстве Андрей Ерофеев в интервью DW поделился своим видением будущего российских музеев — после смены руководства в Третьяковке и ряде других учреждений.
— Андрей, на ваш взгляд, то, что сейчас происходит с Третьяковской галереей, в том числе и скандал с увольнением Трегуловой, это знаковое событие?
— Я бы не сказал, что это скандал, потому что это действительно замена директора, скорее всего — плановая, но очень симптоматичная. Не только Трегулова в последнее время оставила свой пост, произошла замена директоров в ряде музеев. И общая тенденция выглядит таким образом: на место специалистов-профессионалов приходят люди аппаратные.
Это советская тенденция: эти люди снова катапультируются из министерства культуры или из каких-то других бюрократических организаций. Они легко манипулируемы властью, легко подчиняются указам сверху. Это и Русский музей, и Бахрушинский музей. Это даже касается самого министра культуры. Любимова — человек, который непонятно откуда пришел. Чем она запомнилась в нашей музейной среде? Сказала, что музеи она не любит. Такое характерное откровение. Дело в том, что сейчас на поверхность вышел слой людей, который менее всего связан с культурой. Это какие-то низы, дно такое, агрессивно-реакционное и очень невежественное. Им в принципе музеи не нужны, художественные, культурные. Им нужны музеи военные.
При этом они же не могут закрыть Третьяковскую галерею. Хотя и эти планы вынашивались: была идея под видом реконструкции нового здания Третьяковки на 10 лет его закрыть. Планировалось закрытие главного музея современного российского искусства. Эти планы не состоялись, но зато приход бюрократов на кресла директоров приведет к тому, что музеи будут нейтрализованы. Их невозможно закрыть и разогнать их коллективы. Коллективы оказывают пассивное сопротивление. Они не принимают политическую ориентацию сегодняшнего режима. Расправиться с ними нельзя, значит их можно просто нейтрализовать, свести к невзрачной, незаметной форме существования. Как в советское время, когда они влачили какое-то жалкое существование. Никто туда не ходил, кроме групповых экскурсий юных пионеров. Мы сейчас наблюдаем политику нейтрализации культуры. На музейном уровне это хорошо видно. Госпожа Проничева, которая пришла руководить Третьяковкой, до этого руководила Политехническим музеем. Он при ней открылся — и закрылся почему-то.
— Получается, государство боится современного искусства?
— Оно не боится. Оно нас презирает. Они относятся к нам, как ко вшам, и вши им не нравятся. Поэтому они хотят все засыпать дустом, чтобы вши сидели и не вылезали. Так происходило в советское время, в неагрессивные брежневские времена. И это лучший вариант, который предстоит нашим музеям. Худший — это хунвейбинство: наскок реакционеров во главе с Прилепиным, который выступает за крайне реакционную трансформацию русской культуры.
— Заметит ли посетитель перемены в экспозициях?
— Я думаю, что здесь как раз никакого сопротивления не будет. Люди будут искать информацию в другом месте. Есть еще и частные музеи и коллекции, которые не имеют статуса музея, но практически выступают в этом качестве. У нас за постсоветское время возникло огромное количество частных коллекций современного искусства, не только российского, но и западного. На них пока такого давления нет.
— Как будет меняться политика музеев изнутри?
— В постсоветское время музеи привыкли следить за современным искусством, как-то его худо-бедно приобретать, в основном брать в дар, пользуясь щедростью наших художников. Теперь эта ситуация фактически заблокирована. Я думаю, будет происходить какой-то теневой сбор информации, произведений в каких-то скрытых хранилищах — на будущее. Я надеюсь, что это будет, что люди будут продолжать заниматься живой культурой, хоть и скрытно. На официальном уровне они будут заниматься «итальянской забастовкой»: приходить на работу, делать кое-как и что-нибудь. Залы опять опустеют. Я помню Третьяковку начала 2000-х — пустые залы, где мухи дохнут. Наверное, мы к этому снова вернемся.
— Будущее трагично?
— Музеи во многом зависят от интенсивности художественной жизни. Они отражают ту энергию, которая происходит в творческих центрах. Сейчас эта энергия страшно ослабла везде. Русское искусство как феномен некоего коллективного процесса прекратилось, иссякло. Кто-то уехал, кто-то замолчал, кто-то спрятался. Рубежным был 2022 год, а следующий этап начнется чем-то другим — уже после окончания войны. Я ожидаю, что музейная жизнь в России замрет надолго.
— Какие музеи сейчас вообще нужны России?
— Главным музейным бенефициаром этого времени оказались военные музеи. Появился целый ряд музеев военной техники, военной формы, появился гигантский парк «Патриот» в Подмосковье. Но этот парк «Патриот» пустил метастазы по всей стране, в других городах тоже возникли подобные воспитательные и патриотически-образовательные вещи. Потом был создан музей Великой Отечественной войны на Поклонной. С него все началось. Это был первый такой военный музей: не музей оплакивания жертв и переосмысления истории, а «гром победы, раздавайся». Возникло военно-историческое общество, не просто историческое, а именно военно-историческое. Оно переписывает историю России как историю войн, делает реконструкции массовые. Инсценируется Первая и Вторая мировая.
Как это ни странно, не был построен музей русской цивилизации, то есть вот этой самой русской православной, византийской, древнерусской цивилизации, где бы можно было показать гигантское собрание икон, фресок, памятников древне-русского искусства. Вот этого нет, это поразительно. Все время говорят про русский мир, но музея русского мира не существует.
— Получается, не Запад отменяет русскую культуру, а сама Россия это делает, создавая военно-патриотические музеи?
— Да, туда, конечно, поток людей был не меньше, чем на выставки Серова в Третьяковку. Интерес к милитаризму поощряется и в школе. Ведь у нас не проходят историю искусства, зато военные приходят в школы и показывают автоматы.
— Получается, любые выставки, привозные или свои, будут чужды обществу?
— Мы не можем говорить об обществе, соединяя его с режимом. Это разные вещи. Вряд ли российское общество было устремлено к тому, к чему мы пришли сейчас в этой конфронтации с Украиной. Как раз российское общество не имело такой жилки милитаристской. Оно повелось на соблазны тихой мирной жизни: магазин IKEA, «евроремонт». Люди не готовились умирать. Тема армии была совсем не модной.
— При этом «можем повторить» глубоко засело в головах?
— Я не очень в это верю. Всех этих «спасибо деду за победу», «можем повторить» было очень немного. Это такие лузеры, неудачники какие-то. Это несравнимо с той публикой, которая кайфовала в кафе и ресторанах. В этой IKEA давились люди, люди жадно покупали квартиры, строили загородные дома. Даже сейчас многие идут на войну потому, что им хочется получить необходимые средства для покрытия ипотеки: потребительский интерес, на мой взгляд, выше, чем имперский. Поэтому для меня этот поворот в сторону войны очень неожиданный. Никакого культа смерти, подвига, связанного со смертью, не было. Этот потребительский аспект, казалось, гарантировал нейтрализацию военных порывов. Так было до 24 февраля 2022 года. Произошел насильственный слом. Общество взорвали. Это трагедия нашего общества, превратившегося в послушную массу убийц и насильников. Это, конечно, дремало. В человеке много всякого и можно разбудить самое худшее.