Россия скатилась в архаику, общество смирилось с тотальным неравенством, бесправием и насилием. Что ждет его дальше? На что будет похожа поздняя путинская диктатура? На вопросы Галины Аккерман отвечает философ и политолог Сергей Медведев, автор книги «Парк Крымского периода» — переведенного на многие языки сборника эссе об устройстве общества и государства при Путине. Интервью опубликовано на французском в издании Desk Russie.
— В своей книге вы утверждаете, что в России формируется сословное феодальное государство. О каких сословиях идет речь? В частности, можно ли говорить о холопах, которые являются непременной принадлежностью феодального общества?
— Сошлюсь на классификацию Симона Кордонского, который изучает ресурсное государство, уже много лет распределяющее деньги по сословиям. Сословия — это группы людей, организованные по отношению к ресурсам. Первое и главное — это сословие власти. Это самые главные получатели ресурсов. Кордонский оценивает их количество примерно в семь миллионов человек. Быть может, их число несколько выше, до десяти миллионов. Это та группа людей, которая имеет непосредственное отношение к нефтегазовой «трубе». Туда входят депутаты всех уровней и мастей, госслужащие, силовики разных рангов, которые растут как грибы после дождя, федеральные и региональные структуры власти, руководство и ведущие служащие госкорпораций, дипломаты и так далее. Все они обладают приоритетом при получении ресурсов и особым набором привилегий. Например, при зачислении детей в школу абсолютным приоритетом пользуются дети силовиков (служащих МВД, прокуратуры, Росгвардии и т.д.), когда есть нехватка школьных мест или когда речь идет о хороших школах. То же касается многих других льгот, в том числе ранних пенсий. Ведь они могут выходить на пенсию в 40-45 лет. Да и пенсии у них существенно больше, чем у остальных. К тому же они получают разные пособия, воскрешается советская система санаториев, путевок. То есть это люди, служащие Левиафану и получающие за это полное обеспечение.
Важно то, что они обладают отдельным юридическим статусом, особенно если мы приближаемся к вершине власти, это несколько десятков тысяч семей. Эти люди фактически обладают иммунитетом от уголовного преследования по банальным житейским делам. Например, человек, который по пьяни совершил автомобильную аварию со смертельным исходом. Если это член высшего сословия, он получает 1-2 года условно, выходит и продолжает службу, в то время как обычный гражданин получает 5-10 лет. Зато если человек «заказан» властью, никакая депутатская корочка его не спасет. Это абсолютно средневековая система, когда люди не равны перед законом.
Второе сословие — это народ. Если учитывать пенсионеров, это более 80 миллионов человек. Это большая и аморфная масса бюджетников, в основном работников госпредприятий, а ведь надо помнить, что в России возрождается госуправление экономикой и две трети ВВП производится в госсекторе, то есть мы почти вернулись в советское состояние. Многие люди завязаны на бюджетные привилегии через свои корпорации: например, моногорода, которые работают на госпредприятия, — там нет никаких других способов заработать. Ты прикреплен к какой-то корпорации, к какому-то каналу получения госресурсов, и ты являешься частью тяглого населения. Эта масса становится второй нефтью, эти люди несут основные налоговые тяготы, и именно их «выжимают» по мере сокращения ресурсов. Им повысили пенсионный возраст и постоянно внушают, что русским деньги не нужны, что они мало работают и что государство им ничего не должно. Это и есть современные холопы. С одной стороны, они более бесправны, чем сословие власти, а с другой стороны, именно они пополняют казну за счет налогов.
Третье сословие — это так называемые люди свободных профессий, которые зарабатывают на жизнь сами. У них есть какое-то свое дело, или это фрилансеры, адвокаты, художники, журналисты, проститутки, священники. Они все так или иначе получают деньги на жизнь не от государства, не из бюджета, а зарабатывают на свободном рынке. Это постоянно сокращающееся сословие, таких всего 17-20 миллионов. Это наиболее угнетаемое сословие, его особо гнетут поборами, различными контролирующими инстанциями. К тому же климат для бизнеса в России исключительно плохой, Россия заняла предпоследнее место по уровню оптимизма бизнеса.
Вывод из всего сказанного один: Россия является страной, живущей при государстве. Путин воскресил эту систему, и все отношения властные, бюджетные, социальные так или иначе опосредованы государством.
— То есть это действительно феодальное государство?
— Во всяком случае, это средневековое сословное общество, где люди сидят в ячейках своих сословий, живут в городах, сформированных этими сословиями, переход из одного сословия в другое чрезвычайно затруднен, для нижних сословий ограничены социальные лифты. Самое главное — это неравенство по отношению к закону, к праву. Ведь главной чертой буржуазных революций было установление равенства всех перед законом. А в России это равенство было у людей отнято. Это страна тотального неравенства. Неравенства избирательных прав (они отняты у миллионов людей), неравенства перед законом, неравенства в получении ресурсов, в получении социальных благ. Это та фундаментальная проблема, с которой справлялся Модерн, а Россия откатилась в архаичное домодернистское состояние.
— В новелле, которая завершает вашу книгу, вы говорите о вечной колее российской истории. То есть об истории политической несвободы. Но в то же время показываете, что есть определенное пробуждение сознания в отношении насилия, например, то есть общество все же эволюционирует. А это значит, что оно будет и дальше порождать несогласных.
— Я не согласен с посылкой вашего вопроса. Я не согласен с тем, что есть пробуждение массового сознания в отношении насилия. Есть отдельные прогрессивные слои, женщины начинают протестовать против домашнего насилия, студенты иногда организуют протесты, но это единичные выкрики. То, что происходит в России в последние годы, причем стремительно, это нормализация насилия. Люди привыкают к насилию, привыкают к тому, что в полиции будут пытать, в тюрьме будут бить и пытать.
Самое страшное — это то, что общество одобряет это насилие. Одобряет то, что случилось с Навальным. За те семь месяцев, которые он провел за решеткой, уровень его поддержки еще больше упал. Он был на уровне 18 процентов, а сейчас — 14 процентов. Это чудовищно. То есть подавляющее большинство россиян считает, что Навальный правильно подвергся насилию, правильно сидит в тюрьме. Это показывает, что люди признают за государством право на насилие в отношении гражданина, они признают свое собственное бесправие. И отсюда тянется цепочка всех прочих насилий: учителя в отношении ученика, мужа над женой, родителей над детьми. Россия стоит на тотальном контракте насилия. Начиная от армии и полиции и заканчивая школой и семьей. Да, какие-то трещинки в этом контракте появляются, прогрессивная пресса возмущается, «Новая газета» мониторит, но это капля в море. Не думаю, что представитель ЛГБТ, например, может прожить жизнь в России, не испытав насилия. Я уж не говорю о женщинах на Кавказе. И это не вызывает протестов — да, это Кавказ, у них такие нормы…
Нормализация насилия, нормализация террора — это результат чудовищного всплеска государственного насилия последних лет. Более того, я не исключаю того, что по мере ухудшения отношений с Европой Россия выйдет из Совета Европы и по большому общественному запросу вернет смертную казнь, как в Беларуси. И поводы найдутся. Например, за измену родине расстреливать. Сейчас 20 лет дают… Россия явно идет по белорусскому пути. А ведь Беларусь — на первый взгляд прогрессивное, модернизованное общество. Чуть ли не каждый второй в городах — программист. Все постоянно ездят в Польшу и Литву. И все же общество подчинилось террору, и террор продолжается. И никто уже особо не протестует, и мир не протестует. Беларусь превратилась в террористическое государство. И нет гарантий, что Россия не пойдет по тому же пути.
— А что же делать тем самым 14 процентам, то есть несогласным с режимом Путина, в условиях тотального зажима?
— Это вопрос индивидуального и весьма сложного выбора. Один выбор — это эмигрировать, пока такая возможность есть, хотя она сужается с каждым месяцем, и на это накладываются вдобавок ковидные ограничения. Все эти годы было знание, что калитка хотя бы открыта, а сейчас осталась лишь маленькая щелочка, и возможности эмиграции также сокращаются. Ну а если оставаться в России, то надо делать непростой моральный выбор, сохранять свою позицию, говорить то что думаешь, выходить на митинги, выходить с одиночным пикетом и взвешивать те риски, которые несешь: риски административной, уголовной ответственности, попадания в список «иностранных агентов» и членов «нежелательных организаций», конфискации банковских счетов и прочего. Это постоянный репрессивный прессинг.
И, конечно, есть выбор конформизма, и так живут десятки миллионов вполне нормальных людей. В конце концов, в России нет социальной катастрофы, есть относительное товарное изобилие, платятся кое-как зарплаты и пенсии, люди в основном не голодают, социально депрессивные регионы отрезаны и не оказывают влияния на политическую ситуацию. Кто сопьется и умрет в далекой деревне, тот сопьется и умрет. В целом никто и никак не может этот баланс пошатнуть. Так что это вопрос индивидуального крестового похода каждого человека, индивидуального морального выбора и твоих отношений с вечностью.
— Большая группа ученых и интеллектуалов подписала недавно открытое письмо, которое призывает к созданию Восточноевропейского университета, где могли бы обучаться будущие элиты России и Беларуси, вынужденные сегодня эмигрировать. Это возрождает старый спор, который шел в советское время между теми, кто считал эмиграцию или репатриацию в Израиль единственным для себя выходом (как я, эмигрировавшая в 1973 году), и теми «несогласными» (понятие более широкое, чем диссидентство), кто считал, что на них лежит обязанность продолжать заниматься наукой и развивать культуру даже в самых мрачных обстоятельствах. Что делать интеллектуальной молодежи сегодня?
— Возможности что-то делать внутри страны сужены. Любой доллар или евро, полученные из-за рубежа, могут привести к преследованиям человека или организации. Можно, впрочем, стать «иноагентом», даже не получая денег, а только за контакты за рубежом. Предположим, вашу статью опубликовали на каком-то сайте за границей — это могут расценить как информационную и административную поддержку. В этих условиях надо организовывать какие-то внешние «окна», чтобы люди отсюда могли участвовать хотя бы в вебинарах, ездить куда-то на стажировки. Пока людей не арестовывают за получение образования за границей, так что идея Восточноевропейского университета имеет смысл. В целом надо создавать новые центры русской культуры, в которых будет сохраняться интеллект нации. Так было в XIX веке, в XX веке были большие центры в Берлине и Праге, Париже и Белграде, в Риме и так далее. Россия должна существовать в России и в диаспоре.
— Именно поэтому российская власть так старается контролировать эту диаспору.
— Это большая часть путинской политики, и отчасти успешная, потому что люди стремятся сохранить на новом месте свою идентичность, многие их них неустроены, а тут им предлагается готовый проект под названием «Великая Россия» и «Великое прошлое». Со стороны Кремля ведется активная работа в отношении эмиграции. Это тоже определенное поле борьбы.
— У меня возникает ощущение, что роль церкви в последние годы снизилась, уступая место культу «Советского Союза без коммунистической идеи», хотя это полная фикция, и культу «великой Победы». Речь идет по существу о языческих культах, которые имеют некоторые общие черты с нацистскими языческими культами. Разделяете ли вы эту мысль?
— Да, разделяю. У нас действительно появились квазирелигиозные культы, связанные с государственной идеологией, с государственной религией 9 мая. Строятся храмы, посвященные 9 мая, как этот зловещий храм в Кубинке под Москвой с жуткими нумерологическими соотношениями — 75 метров высотой, как 75 лет великой победы, с диаметром купола 14 метров 18 сантиметров, как 1418 дней войны, ступени его отлиты из немецкого трофейного оружия, там предполагались фрески и мозаики с Путиным, со Сталиным, с Шойгу, с Матвиенко. Это храм новой религии, у нее свои крестные ходы, а именно «Бессмертный полк», шествие с портретами погибших на войне как с иконами. Появляется целая агиография: я видел пропагандистские ролики, в которых люди говорят с портретами на стенах, словно молятся святым. Происходит карнавализация, как во время языческих праздников: люди наряжаются в военную форму, наряжают детей солдатами, превращают детские коляски в игрушечные танки.
Храм вооруженных сил. Кадр видео Минобороны
В советское время люди говорили: «Лишь бы не было войны», а сегодня, и это самое страшное, мы видим на машинах стикеры «1941-1945 — можем повторить!». Люди собираются повторять войну. Культ Победы превратился в шовинистский, милитаристский культ войны с элементами религиозного культа. А церкви предлагается в это встраиваться, освящать эти действа, освящать оружие, освящать парки и храмы Победы и так далее. Это больше чем религия, это государственная идеология, которая формально запрещена Конституцией, но которая фактически оформилась в последние годы и пишет свои канонические тексты. Она преподается в школах, принимаются законы, которые репрессируют любые альтернативные точки зрения — например, закон о сравнении СССР с гитлеровской Германией. Это законы, которые утверждают квазирелигиозный идеологический культ.
— А как ведет себя церковь? Она ведь не может полностью принять реабилитацию советского периода, когда ее принижали, запрещали, расстреливали священников?
— Церковь — это абсолютно сервильная институция, она встроена в ресурсную систему, это одна из корпораций внутри государства. Есть нефтяники, есть военные, есть менты, а есть церковь, которая получает свои ресурсы и предоставляет свои услуги, идеологические и легитимационные, в обмен на особые льготы, которые она получает от государства. Так что никого не волнует идеологическая позиция церкви по поводу Советского Союза. А есть рьяные православные, которые ходят с иконами Сталина. Послушайте Зюганова, у него все вместе — в одном флаконе коммунизм, сталинизм, православие, особый путь России, это все через запятую. Никому не выгодно вспоминать, как вешали и расстреливали священников.
— Владимир Сорокин написал свой «День опричника» в 2006 году. Думаете ли вы, что Россия может полностью закрыться от Запада, как это описано в его антиутопии? И что она может фактически стать вассалом Китая, который вызывает непреходящее восхищение у российских пропагандистов? Часто слышишь сожаления, что Россия не пошла по китайскому пути, не устроив Тяньаньмэнь в конце советского периода.
— Книга Сорокина действительно пугающе пророческая. Когда она была опубликована, это казалось гротеском. Это еще казалось гротеском в 2012 году. Но раньше многое казалось гротеском. Когда ты читал газету «Завтра», статьи Проханова где-нибудь в 2000 году, можно было посмеиваться. Можно было посмеиваться, глядя на выживших из ума стариков, которые стоят в очереди в музей Ленина или в музей Революции. А оказалось, что газета «Завтра» приехала в Кремль и в Совет безопасности и это становится государственной идеологией.
Это тот особый путь, которым будет развиваться Россия. Особая цивилизация, вечная война с Западом… Это страшно, это русский постмодерн, который неожиданно проявился в зверином обличье, стал реальностью, стал политикой. «День опричника» тоже казался постмодернистской игрой с патриотическим текстом, а неожиданно в России этот текст пророс в реальность, тексты начинают убивать людей. Это произошло в свое время с марксизмом, который на полном серьезе стал воплощаться в России как антиутопия, а не как цивилизованная социал-демократическая практика. И вот сейчас русский постмодернизм стал воплощаться как жутковатая кафкианская утопия.
Сегодня еще рано так говорить, но я не исключаю, что Россия полностью закроется от Запада, введет выездные визы, конфискует у людей загранпаспорта. Логические основания под это можно подвести, большинство населения на это никак не отреагирует, за рубеж ездят только 5 процентов граждан, остальные в жизни не видели заграницы. А сейчас в связи с ковидом страна полностью закрывается. Теоретически я не вижу особых институциональных препятствий.
Те люди, которые сейчас нами правят, им сейчас под 70. И Путин, и Лавров, и Шойгу вполне протянут еще лет 10-15 и будут править Россией. Так что мы будем видеть сорокинскую Россию на протяжении следующего десятилетия.
— А Китай во всем этом?
— Похоже, что Россия становится младшим братом Китая, вассалом. У Китая ненависть к Западу настолько велика, что Россия охотно бросается ему в объятия, она готова перенять опыт китайского цифрового авторитаризма, и нечто подобное будут строить здесь: с социальным рейтингом, системой тотального наблюдения, собственными соцсетями, собственным интернетом.
Все это, конечно, звучит страшновато, но в России, как всегда, жестокость закона смягчается необязательностью его исполнения. В российском заборе всегда будут дыры. Все эти законы будут обходиться, люди будут ставить прокси, VPN, брать масковский интернет из космоса со спутника. Будут находиться коррупционные схемы, чтобы выезжать за рубеж или потреблять здесь импортные продукты.
Это не будет диктатура северокорейского типа или идеологическая диктатура иранского образца. Это будет коррумпированная вороватая постмодернистская российская диктатура. Будут убивать людей, возможно, введут смертную казнь, но в основном она будет достаточно комичной. Даже сейчас путинская Россия, законы, которые она принимает, вызывают чувство комизма. То, что в XX веке разыгрывалось как трагедия, сейчас воспринимается как комедия. Проблема в том, что ты живешь внутри этой черной комедии, внутри этого гиньоля, и неизвестно, сколько он будет еще продолжаться. Может, лет пять, а может все пятнадцать. Я надеюсь, что когда-нибудь российская нефть окажется никому не нужной и произойдут какие-то сдвиги, но невозможно предсказать, когда это случится. В любом случае ближайшие годы будут страшными и смешными одновременно.