T.me Ольга Бендас, дизайнер мебели из Москвы, в январе 2021 года во время митинга в поддержку Навального заступилась за пожилого человека, которого избивали полицейские. В результате ее приговорили в 2 годам заключения по обвинению в насилии против представителя власти. «Мемориал» признал ее политзаключенной.
Бендас вышла на свободу в августе 2022 года из колонии в Кинешме – в совершенно другой стране, ведущей войну, о которой, впрочем, Бендас почти ничего не знала: в заключении информация из внешнего мира подвергается цензуре, а люди живут другими проблемами.
Освободившуюся Бендас встречали прежде незнакомые ей люди, которые стали поддерживать и переписываться с ней, когда она уже была в заключении. Им она и рассказывала о тюремных нравах, и о том, как ей пришлось в колонии, – по пути домой.
Монолог Бендас
Когда я сидела на суде, была будто пьяная, не понимала, что меня спрашивают, не понимала, где нахожусь, что за люди вокруг. Мне дали какого-то адвоката, которого я больше никогда в жизни не видела.
Приехали в Пермь, это было СИЗО для малолеток, отопления не было вообще в камере, было холодно. Стены просто картонные, рассыпались. Письма писала в варежках, руки замерзали. Мы там не раздевались вообще, спали в одежде, в куртках, у кого пальто, у кого шапки.
СИЗО в Ярославле – это история, просто прикоснуться к этим стенам, к этим кованым решеткам, походить по этому расписному полу, мурашки по коже, до такой степени красиво, как будто я в каком-то историческом [фильме]. Потрясающе красиво.
С утра зарядка, весь лагерь, полтысячи человек выходят на плац. Я выхожу не по форме одежды – без косынки, с распущенными волосами, – соответственно, подаю всему лагерю дурной пример. За это я неоднократно сидела в ШИЗО. В этом заведении УДО нет в принципе. Там сидят бабы по 12–14–16 лет без какой-либо надежды выйти. Одна из сотни может уйти на принудительные трудовые работы. Это такая дыра, из которой, попав, не выйдешь вообще никак.
Холодно 24 на 7. Холодно всегда, холодно постоянно, холодно днем, холодно ночью, холодно на работе, холодно в столовой, холодно в отряде. Почему нельзя термобелье? Девочки, у которых не было ни посылок, ни передач, – имея две пары колготок, одни надевали, другие обрезали, из штанин делали рукава штанины, а в том месте, где у нас подразумевается попа, [прорезали,] делали что-то вроде топика.
В тех условиях, единственное, чем тебя могут полечить, – это подорожник. А еще очень хорошо лечит синтепон. Всем, кто заболеет, температура 40, сразу советуют пойти на «промку» и приложить к больному месту животворящий синтепон. Люди падают в эту кучу и с температурой 40 валяются до конца рабочего дня. Еще дают одну таблетку, ломают пополам: «одна от головы, другая от жопы».
После работы личное время – досуг для зэчек, но после дождика или когда тает снег, все берут ведра, ковши и идут черпать лужи. Крайне увлекательное занятие. Летом есть большое поле, куда не пускают в принципе никого и никогда, – запретная территория. На кой нужно это поле? А где летом стоять раком и рвать траву? Для этого нужно поле. Только начинают вырастать одуванчики, как все те, кто плохо себя вел, идут на это поле рвать одуванчики. Каждая имела право отказаться. Почему они этого не делали? Каждая надеется уйти раньше. Но они не уходят раньше. Чем ты лучше работаешь, тем ты дольше там остаешься. В историю лагеря я вошла как человек, который никогда не черпал лужи и не сорвал ни одного одуванчика. Чтобы я не расшатывала режим, при любой возможности меня закрывали в ШИЗО.
Воруют все, что плохо лежит. Белье с веревок уходит сразу же, трусы, носки. Это сразу же перекидывается в другой отряд. Ты не будешь ходить в другой отряд, задирать всем юбки, смотреть, какие на них трусы. Все это выменивают на сигареты, на еду, на чай в другой отряд.
Это бесценный опыт. Где бы еще я всему этому научилась? Знания за плечами не носить. Варить борщ кипятильником вы умеете? А я умею. Жарить пирожки кипятильником?
[Война] Это было в каком-то письме. Я до сих пор не могу понять на самом деле, что в действительности происходит, потому что никаких средств массовой информации я не смотрю, не слушаю, газеты – что-то мне передавали, но мне ничего не приносили. Если в письмах мне что-то и писали, то они не проходили цензуру. Что сейчас вообще происходит в мире, я понятия не имею. Контингент [с которым я сидела] в принципе не интересуется подобными вопросами. Какие разговоры обычно происходили: куда что засунуть, когда выносишь что-то из «Пятерочки», где обычно раскидывают закладки, по какому номеру телефона связаться с барыгой. Это самые горячие темы.
Первые дни [на свободе] я все мыла и стиралась, вымывала столетнюю грязь. За два года я забыла абсолютно все, забыла, как пользоваться телефоном, бабушки в магазинах меня учат, как пользоваться кассами самообслуживания.
Я скучаю по девочкам. Первым делом, что я сделала [дома, на свободе], я написала несколько писем девочкам на лагерь. Еще через пару дней я собрала посылочку, отправила в лагерь. То есть одной ногой я все еще там. Все, от этого уже никуда не уйдешь, там остались близкие мне люди.
Я дизайнер мебели, интерьеров, я буду продолжать, я этим живу, я этим дышу, я никогда в жизни не занималась ничем другим.
Сейчас я пытаюсь максимальным образом восстановить все свои контакты. Никаких контактов у меня не осталось, мой телефон оказался девственно пуст и чист, погибли все мои соцсети.
Я практически нигде не езжу, не путешествую, из Москвы практически никуда никогда не выезжала. У меня есть мои четыре угла, где мне комфортно, где мне замечательно, мне больше ничего не надо. Я готова свой маленький мирок защищать до последнего.
Мы способны приспособиться к абсолютно любым условиям. Насколько бы изначально они ни казались невыносимыми, все равно мы приспосабливаемся так, чтобы чувствовать себя более-менее комфортно. Когда ты понимаешь, что это все не на день и не на два, а тебе там нужно провести годы, другого выбора у тебя не остается, тебе придется принять эти условия и жить в них так, чтобы если не кайфовать, но и не убиваться от горя.
[Митинги] Меня это мало беспокоило, пока не коснулось непосредственно меня и моей семьи. Когда я поняла, что все, что я наживала годами, просто рушится на глазах. Хорошо, [бывает,] сегодня плохо – но я знаю, что завтра будет лучше. Но тут я знаю, что завтра будет еще хуже.
Заступиться за старика я не считаю чем-то страшным и ужасным, за что я не извиняюсь, не считаю это своей ошибкой. Если когда-нибудь я окажусь в ситуации, где мне предстоит все это повторить, я сделаю то же самое. Столько людей мне помогли, я на своей шкуре испытала, что дает эта поддержка. Теперь, понимая это, как эту поддержку я не буду оказывать другим, которые действительно в этом нуждаются? Кому-то нужна теплая одежда, кому-то нужны какие-нибудь продукты, кому-то нужны сигареты, если хотя бы это я могу сделать, значит, я буду это делать.
Из страны я уезжать точно не буду, здесь мой дом, другого дома у меня нет. Какие-либо путешествия, переезды для меня это как серпом по яйцам, поэтому я точно никуда не собираюсь. Мне кажется, что какой бы ни была ситуация, я не пропаду. Потому что за плечами уже такой опыт, школа выживания, что я как таракан, даже если упадет на землю метеорит, уже выживу, а дальше время покажет.
Ольга Бендас – в фильме «Освобожденная» документального проекта «Признаки жизни»